— Об отце Макгилеаде слышал, — сказал Хобарт столь резко, что она уставилась на его, пока он придерживал для нее дверь-ширму.
— Уверена, ты слышал только хорошее, — парировала она, пусть не рассерженно, но все же неуравновешенно.
— Я проведу тебя домой, Лили.
— Не стоит, Хобарт. Спасибо, и до свиданья.
Он заметил, что она не красит губы и не носит обручального кольца. Лили выглядела моложе, чем в бытность женой Эдварда Старра.
— Ты говоришь, что обрела с этим новым проповедником покой, — сказал Хобарт вдогонку ее удаляющейся фигуре. — Но, вопреки этому душевному покою, ты ненавидишь Эдварда, — настаивал он. — Все, что ты говорила мне сегодня, пропитано ненавистью.
Она ненадолго обернулась и на сей раз посмотрела ему в глаза:
— Я найду свою дорогу, уверяю. Наперекор тебе и твоему братцу.
Он стоял перед дверью столовой и смотрел, как она спускалась по залитой лунным светом тропинке к своему дому в лесной чаще. Его сердце бешено стучало. Хобарта окружали поля, хлеба и высокие деревья. После того как он свернул за угол, единственным природным светилом осталась плывущая королева небес. На узкой тропинке не было ни одной живой души, не считая влюбленных, изредка выбиравших ее для свиданий.
«Как ни крути, Лили — загадочная женщина», — вынужден был он признаться самому себе. Откуда же тогда взялся слух, будто она уехала в Чикаго? Тут Хобарту показалось, что она солгала и все-таки была в Чикаго, но только что вернулась.
Затем, вовсе не собираясь этого делать и едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, Хобарт отправился вслед за ней на довольно большом расстоянии по залитой лунным светом дорожке. Через пару минут преследования он заметил, что кто-то сошел с распаханного поля. То был высокий, еще моложавый мужчина с выправкой, скорее, атлета, нежели фермера. Он помчался навстречу Лили. Затем оба на минуту остановились и, после того как незнакомец нежно потрогал ее за плечо, зашагали вместе. У Хобарта сильно забилось сердце, застучало в висках, губы покрылись налетом, а рот наполнился слюной. Он не стал идти за ними прямо по дороге, а прокрался в поле и преследовал сбоку. Иногда эти двое останавливались, и казалось, будто незнакомец уже готов покинуть Лили, но затем, сказав что-то друг другу, они продолжали путь вдвоем. Хобарту хотелось подкрасться ближе и подслушать, о чем они говорят, но он боялся разоблачения. Во всяком случае, он удостоверился в одном: рядом с Лили шагал не Эдвард, а также убедился, что, кем бы ни был мужчина, это ее любовник. Только любовники могли так идти — то чересчур отдаляясь друг от друга, то слишком тесно прижимаясь: дыхание их казалось неровным, а тела тяжело покачивались. Хобарт понимал, что скоро они займутся сексом, и потому двигался нетвердой походкой, почти спотыкаясь. Он лишь надеялся, что сумеет обуздать свои чувства и ничем себя не выдаст. Наконец, заметив, что они свернули к ее коттеджу, Хобарт попытался найти в себе силы возвратиться домой и забыть Лили, забыть своего брата Эдварда, которого она, несомненно, обманывала на протяжении всего замужества (даже у него однажды случилась близость с Лили, пока Эдвард был в отлучке, поэтому Хобарт вечно гадал, не он ли отец ребенка, рожденного ею в браке, но, как только мальчик умер, перестал об этом думать).
Коттедж Лили пользовался определенной известностью. В округе не было других домов, а окна ее гостиной выходили на густой лес. Здесь она могла заниматься чем угодно, и никто бы ни о чем не узнал, если только не встать перед огромным окном почти во всю ширину ее комнаты: впрочем, заглядывать внутрь мешала листва, а порою и плотный туман.
Хобарт понимал, что этот человек, кем бы он ни был, пришел сегодня не для того, чтобы учить ее Христовой любви, а дабы предаться любовной страсти. Хобарт слышал о молодом проповеднике — преподобном отце Макгилеаде; ему рассказывали о его особых молебнах, намекая, что священнослужитель полон нерастраченной энергии. Люди говорили, что он слишком громко кричит на проповедях, а вены у него на шее надуваются от напора пульсирующей крови.
Хобарт занял наблюдательный пост под прикрытием большого хвойного дерева и вовсе не удивился, когда мужчина, которого он считал молодым проповедником, обнял Лили.
Но затем случилось непредвиденное, почти невообразимое: с ловкостью профессионального гимнаста проповедник вмиг сбросил с себя одежду и встал в чем мать родила посреди ярко освещенной комнаты. Сама Лили оцепенела, точно мышь при внезапном появлении змеи. Она смотрела невидящим взглядом и даже не пыталась помочь мужчине, пока он ее раздевал. Но, судя по тому, как непринужденно он себя вел, они наверняка совершали это и раньше. «М-да, — признался себе Хобарт в безопасной древесной тени, — обычно любовники делают это постепенно». Он рассчитывал, что молодой проповедник поговорит с ней хотя бы четверть часа, затем возьмет за руку, потом, возможно, поцелует и, наконец (ах, как медленно и возбуждающе, по крайней мере, для Хобарта!), разденет и привлечет к себе.