Игнорируемый обеими дамами мистер Ивнинг сел. Судя по внешнему виду, спиртного он не пил, но его щеки раскраснелись, словно свекла, от мороза, и выглядел он, как с беспокойством отметила миссис Оуэнс, привлекательнее и моложе, чем в первый раз.
— Терпеть не могу снег, — миссис Оуэнс рассматривала отвороты его брюк, засыпанные хлопьями. — Но если ехать куда-то на юг, — было неясно, к кому она обращается, — потребуются слишком долгие приготовления, и все это лишь для того, чтобы избежать зимней сырости… Конечно, раньше я чувствовала себя в дороге, как дома, — продолжала она, положив руки на тяжелый нож для бумаги с пожелтевшей рукояткой из слоновой кости и непривычно широким лезвием. — В прежние времена тебя удобно усаживали, а не запускали в воздух, как электронную частицу. Ты носила одежду, появлялась на обедах, которые служили только поводом, беседовала, слушала или просто сидела, отвернувшись. Когда ты вставала, за тобой ухаживали, тебя, если хотите, оберегали, и в пути ты чувствовала себя даже комфортнее, чем дома или в месте назначения.
Миссис Оуэнс умолкла, оскорбленная зевком мистера Ивнинга. Охваченная дрожью и немотой миссис Оуэнс сдержалась, лишь вспомнив о соглашении.
Появился дворецкий в зеленых защитных очках и после едва заметного кивка миссис Оуэнс приподнял крошечный столик с инкрустированной золотом мраморной столешницей, вслед за чем поставил его на удобном расстоянии от мистера Ивнинга. Позже другой слуга принес из кухни что-то дымящееся в серебряных сосудах.
— В отличие от нынешней вороньей стаи, — голос миссис Оуэнс словно воспарил над рампой, — я помню все свои путешествия, — она с привередливой поспешностью листала Флаксмана. — В моем случае это весь земной шар, когда он был еще труднодоступным и о нем редко писали или высказывались какие-нибудь купцы да переписчики. — Миссис Оуэнс на минутку умолкла, возможно, вспомнив о своем возрасте и дальних краях. — Я не пропустила ни одной страны, включая те, что не рекомендуются или не вносятся в буклеты гидами и гостиничными экономами. Теперь нет смысла уезжать и даже выходить через парадную дверь — ведь любая точка на карте уже стерта в порошок чьей-нибудь грузной ножищей. Когда все кругом en route[3], лучше оставаться дома!.. Перл, дорогая, смотри в тарелку!
Доев рыбу, Перл с близорукой неуверенностью коснулась блестящим ножом льняной скатерти.
— Ради всего святого, надень очки, дорогое дитя, а не то проткнешь себя!
Мистер Ивнинг закрыл глаза. Ему хотелось произвести впечатление человека, не прикасающегося в чужом доме к еде. Впрочем, фарфор на его столике был сногсшибателен, хоть и новехонек, а, стало быть, не ахти. Однако, по здравом размышлении, мистер Ивнинг все же приподнял одну чашку, а затем бесшумно поставил ее на место. Дворецкий тотчас налил ему кофе. Вопреки собственной воле мистер Ивнинг выпил столовую ложечку, ведь после сырости и холода хотелось чего-нибудь горячего. Но это оказалась несусветная бурда — хмельная, прозрачная и холодная. Миссис Оуэнс тотчас отметила удовольствие на его лице, и по ее телу побежали мурашки. Она подумала, что, возможно, его пленит ее всегда несравненный стол, пусть даже он не оценил прочих ее сегодняшних жертв.
— Когда путешествия стали для меня недоступны, — продолжала миссис Оуэнс, словно записывая на диктофон мемуары, — меня не удалось прельстить и церкви. Даже в ту пору (казалось, она говорит о начале восемнадцатого столетия) они брали к себе ораторов всех мастей. Вместо единения и отдыха церковь стала предлагать мысли и проблемы… Потому она ушла из моей жизни вместе с поездками за границу. Зрение у меня не столь плохое, как у Перл, которая ничего не видит без очков, но чтение все больше меня утомляет, хоть я и постигаю естественный порядок вещей, возможно, лучше, чем когда-либо. К тому же я читала больше других, ибо у меня всегда была масса свободного времени. В итоге я перечитала все на свете, а каждого настоящего писателя — даже по несколько раз.
Мистер Ивнинг попробовал кусочек торта-безе с мороженым и пришел в восторг. Вряд ли его умышленно начали кормить в обратном порядке: просто он был весь в снегу, и потому дворецкий подал вначале кофе, подразумевающий не основное блюдо, а десерт.
Заметив, что мистер Ивнинг не прикасается к вину, миссис Оуэнс минуту подумала, а затем продолжила:
— Спиртное тоже никогда меня не утешало. Хотя, наверное, жизнь могла бы стать более сносной, особенно в эту эпоху, — она взглянула на бокал, опорожненный всего на пару глотков. — Поэтому я почти не нуждалась в алкоголе, перебирая в памяти вещи, которые исключила из своей жизни. — взглянув вверх, она изрекла: — Возможно, это прозвучит странновато, но в действительности мне осталось лишь человеческое лицо, — и, после минутного раздумья, она искоса посмотрела на мистера Ивнинга, который застыл с безе на поднесенной ко рту вилке. — Можно сказать, мне необходимо человеческое лицо, — говорила она, обращаясь к плотным страницам с рисунками Флаксмана. — Я не могу видеть своих слуг, хотя посторонние называли их привлекательными. (Не могу смотреть на собственные приобретения — я их слишком хорошо помню.) Нет, я говорю о непродажном человеческом лице. Разумеется, — сказала она, устремив невидящий взор в одну точку, — у кого-то оно есть, а у меня есть то, чего этому человеку так сильно хочется. Словом, мы, если даже не пара, то, уж во всяком случае, союзники.