Он понурил голову.
Потом завыл северо-восточный ветер, и большая ставня на фасаде застучала, словно в агонии. Вскоре повалил твердый, точно град, снег.
Задев мистера Ивнинга за живое, миссис Оуэнс следила за его нарастающим оцепенением. Подождав, не пройдет ли оно, и заметив, что, как и предполагалось, оно не прошло, позвонила ночной прислуге, отдала беглые распоряжения, а затем села и стала рассматривать гостя, пока служанка не вернулась с крохотным графинчиком, изящной рюмкой величиной с осколок и не поставила их перед мистером Ивнингом, который слегка погладил рукой оба сосуда.
— Увы, мистер Ивнинг, совсем новые, — сказала миссис Оуэнс.
Он очнулся, лишь когда кто-то положил ему на колени небольшой плед, и понял, что ночь сменилась предрассветными сумерками: стало быть, он проспал все это время в кресле, подкрепившись несколькими глотками старинного, в отличие от рюмки, бренди.
Наутро он обнаружил, что не может встать. Новый слуга с угольно-черными бачками и пепельными щеками провел его в ванную, помог обмыться, а затем крепко держал под мышки, пока он мочился — преимущественно кровью. Мистер Ивнинг уставился в унитаз, хоть и разглядывал малиновую лужицу без особого интереса или тревоги.
Затем он вернулся в кресло: снег по-прежнему стучал в ставни, а восточный ветер ревел, как отчаянная толпа умалишенных, оставшихся без успокоительного.
Хотя мистер Ивнинг не сомневался, что миссис Оуэнс изредка шагала по смежной комнате (кто бы не узнал этой поступи — столь же властной и уверенной, как и зычный голос?), в тот день она не входила взглянуть на него или о чем-нибудь спросить. Временами он с острой мукой слышал, как сдвигали и, видимо, ставили на солому посуду.
Пару раз ему померещилось, будто миссис Оуэнс хлопнула в ладоши — столь явный анахронизм, что мистер Ивнинг вдруг судорожно захихикал. Он также услышал говорящего попугая, почти тотчас уловил шум уносимой клетки и птичьи крики, которые, постепенно удаляясь, растворились в полнейшей тишине.
Немного спустя ему подали такое пикантное блюдо, столь обильно приправленное травами и пряностями, что это окончательно отбило у него аппетит: попробовав кусочек, он даже не понял, что съел.
Затем появился Джайлз с тазиком из чистого серебра, вербеновым мылом и (невероятно!) его собственной бритвой, словно глядевшей снизу вверх, на блестящем подносе: в мужском мире мистер Ивнинг овладел лишь умением красиво бриться, чему научился у капитана в военном училище.
— Как здесь оказались мои личные вещи, Джайлз? — спросил он, не сильно интересуясь ответом.
— В таких случаях нам приходится приносить все, — пояснил Джайлз глухим голосом члена церковного совета.
Затем мистер Ивнинг снова откинулся на спинку и почувствовал, как слуга подоткнул одеяло под тапочки и бедра.
— По мнению миссис Оуэнс, снег действует на вас так потому, что кровь у вас жиже, чем у нас, северян, — попытался объяснить состояние молодого человека Джайлз.
Вдруг, прямо у себя над головой, мистер Ивнинг услышал, как плотники громко пилили и стучали молотками, будто они работали в этой же комнате. Он беспокойно засучил ногами в чулках.
В зале, расположенном напротив его кресла, но отделенном тяжелой перегородкой, миссис Оуэнс и двое джентльменов со смутно знакомыми голосами производили вслух опись имущества.
«Наверное, готовятся к аукциону», — решил мистер Ивнинг. Теперь он с зарождающейся тревогой и в то же время слабым восторгом слышал названия всех редкостных реликвий, выставляемых на продажу. Наименования этих роскошных предметов громко выкрикивал, сверял и равнодушно перечислял аукционист, вся процедура проводилась им с такой яростью и презрением в голосе, что казалось, бесценные, редчайшие сокровища, достойные найти окончательное пристанище в Лувре, переписываются здесь лишь для того, чтобы затем их вынесли в ящиках и швырнули в костер. В какой-то момент мистер Ивнинг взвизгнул:
— Прекратите!
Перегородка отодвинулась, и метрах в трех он увидел уставившуюся на него миссис Оуэнс. Затем со взглядом, выражавшим то ли абсолютное неузнавание, то ли желчное недовольство, она быстро закрыла раздвижную панель, и опись продолжилась — еще громче прежнего, а голос выкрикивающего стал скрипучим и сердитым.
Очнувшись после долгого сна, мистер Ивнинг увидел, как вошли двое незнакомцев в комбинезонах, с блестящей золотистой лентой. Они наклонялись, ворча и жалуясь, дотошно, хотя и украдкой, измеряли его с ног до головы: его сидячая поза, очевидно, вынуждала по несколько раз проверять результаты.