Вот почему у русской буржуазии оказалась самая короткая и самая позорная история, без единой победы, но со столькими предательствами и поражениями, вот почему по сравнению с великими буржуазными революциями XVII–XVIII вв. она смогла сыграть только пошлый фарс, где в роли Кромвеля выступал "великий" деятель земского движения Петрункевич, в роли Вашингтона и Робеспьера — лакеи Струве, Гучков и Милюков, вымаливавшие "конституцию" в царских прихожих, а затем прислуживавшие царским генералам, а роли Вольтера и Гельвеция были отданы мракобесу Антонию Волынскому и "свободным" попам Бердяеву и Булгакову.
Напротив, та же логика классовой борьбы вынудила русский пролетариат искать союза с крестьянством в борьбе за свержение абсолютизма, в борьбе за перерастание буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, выступать не только самым решительным противником самодержавного строя, но и разоблачать бессильный и соглашательский, а затем и явно контрреволюционный русский либерализм.
Победа большевиков в России решилась не их умением организовывать "заговоры", не воздействием искусной большевистской "демагогии" на инстинкты "непросвещенных" масс, как уверяет в своих "исследованиях" профессор (насчет заговоров и демагогии исключительные способности проявил за недолгие годы своей жизни как раз русский кадетизм). Победа большевизма решилась его способностью удовлетворить коренные интересы масс — его умением возглавить их борьбу против эксплуатации, за землю, мир, свободу.
Объективное историческое исследование всегда более или менее глубоко отражает и воспроизводит логику развития самого предмета. Но и в исторической фальсификации есть своя логика, логика фальсификации предмета. Спутывая все реальные линии расхождения и союза классовых сил, определявших пути России, стремясь отмежевать от самодержавия тяготевший к нему контрреволюционный либерализм и, напротив, "привязать" к самодержавию боровшуюся с ним пролетарскую демократию, Кон неминуемо пришел к извращению всей истории и природы как русской демократии, которую представляли большевики, так и русского либерализма, представленного партией кадетов. Контрреволюционный русский либерализм, тяготевший к монархии и фашизму, стал у Кона "борцом за свободу", революционная пролетарская демократия была сведена к "нечаевщине" — этому извращению целей и средств революционной борьбы и заодно объявлена "наследницей" царизма.
Когда история не укладывается в прокрустово ложе схем и концепций историка, ему приходится выбирать одно из двух: либо отказаться от этих схем, либо подгонять факты к схеме, искать уже не способы открытия истины, а способы ее искажения и замалчивания. И здесь мы вступаем в творческую лабораторию профессора. То, что доказывает Кон, находится в полном единстве с тем, как он это делает. Первое предопределяет второе. Если познание есть движение от незнания к знанию, есть углубление знания, то для Кона "выводы" известны заранее, а вся задача состоит в том, чтобы создать видимость движения, иллюзию доказательства.
Почему, например, история Англии шла так, а не иначе, была воплощением "либеральных", а не иных принципов? Ганс Кон дает исчерпывающий и глубокомысленнейший ответ: потому что таков английский национальный дух, особая "идея-сила" английской нации. В чем же состоит задача исследователя истории Англии? В том, чтобы обнаружить в ее истории те личности, которые выражали эту "идею", и перечислить те события, в которых она претворялась в жизнь. Почему в истории ряда других стран, скажем России, наблюдались отступления от классического английского образца? Виноват здесь восточный "дух" и "случайности". Если бы в России были деятели типа "X", а не "У", то было бы все в порядке. А что делать, если деятели типа "X" и типа "У" говорили и делали совсем не то, что им надлежало делать согласно "теории" Кона? Надо просто выбросить "неподходящие" места из их речей и "неугодные" поступки из их биографий, и все будет в порядке. Кроме того, желательно сделать несколько оговорок о том, что "конечно" помимо национального духа "играют свою роль" и другие факторы. Тогда "теория" получит синтетическую всесторонность. А если к тому же удастся "подтвердить" факт обращения той или иной страны к Востоку или Западу смелым географическим примером (столица России была перенесена в 1918 г. в восточную Москву, столицей ФРГ стал в 1949 г. Бонн, расположенный на западном берегу Рейна), то по своей "фундированности" теория вообще не будет иметь равных себе.