Талант историка превратился в свою противоположность, бескорыстные поиски истины уступили место расчету, анализ фактов заменен распространением самых грязных и пошлых домыслов. Но некоторую оригинальность взамен утраченной Кон все-таки приобрел. В своем последнем труде "Двадцатый век. Вызов Западу и его ответ" он пишет, к примеру, что "беспрецедентный кризис", охватывающий все стороны жизни капитализма, — это вовсе не кризис, а…"трудности юношеского возраста!"[195].Этот ответ корифея американской историографии, принявшего старческий маразм за недуг юноши, несомненно, войдет в историю как классический образчик предельно тупой защиты капитализма.
И таким же рекордом непревзойденного профессорского тупоумия останется другой вывод Кона, сделанный им в "Основах" русской истории. В 1957 г. — году величайших успехов Советского Союза, профессор выразил надежду на то, что "возобновление" его современной истории заключается в… возрождении того самого "полного партнерства с Европой", о котором кадеты мечтали полвека тому назад и о "благодетельных" плодах которого сам же Кон в своих прежних книгах писал: "Россия была (в 1917 г. — Авт.) типичным образчиком не столько современного национального государства, сколько почти колониальной страной, эксплуатируемой западным капитализмом при поддержке ее собственного правительства и высших классов"[196].
На нет, как говорится, и суда нет. Однако не будем в объяснении коновских откровений уподобляться самому Кону, который объяснял коренные факты русской истории недомыслием или возрастными особенностями интеллекта русских монархов. Тупость, а точнее отупение массы буржуазных ученых — явление не физиологического, а социального порядка. Их оболванивает официальный стандарт, запрет думать сверх предписанного, сама та задача, за которую они взялись: опровергнуть неопровержимое, доказать недоказуемое. Способности "великого американского социолога" расцветали в эпоху маккартизма, когда верноподданная профессура занималась не наукой, а подтверждением своей лояльности, думала не об истине, а о карьере[197]. Кон вовремя почуял, какие блестящие перспективы сулит ему бизнес антикоммунизма. Заслужить в эти годы признание официального американского историка и сохранить уважение к объективным фактам было просто невозможно, и карьера Кона подтверждает, что это именно так. Далеко не всякому американскому историку выпадает честь именоваться "американским специалистом в области политики и истории", но Кон эту "честь" заслужил ценой фальсификации истории.
Профессор свидетельствует в своих трудах, что у истоков "западного национализма", в древнегреческом полисе граждане называли человека, стоящего вне политики, idioticos в противоположность politicos — человеку, занятому политикой. На примере самого Ганса Кона мы убеждаемся лишний раз, что в пору зрелости того же "западного национализма" для современного буржуазного "западного" общества характерно, пожалуй, совмещение этих понятий…
Связь между теми или иными общественными идеями и соответствующей политикой вообще неустранима в классовом обществе, установить ее всегда необходимо. Дело лишь в том, какие идеи с какой политикой связаны и какова форма этой связи. Эта форма может быть самой различной, иногда обнаружить такую связь очень трудно — настолько она скрыта — сознательно или бессознательно, иногда же ее обнаружить очень просто и легко.
"Великий" историк современности Ганс Кон любит сравнивать себя с великим историком прошлого Франсуа Гизо. Для такого сравнения действительно имеется одно основание. Общее у Кона и Гизо — тесная и совершенно откровенная связь политики и истории, их неразрывное единство. Но, признавая в данном отношении Кона продолжателем традиций Гизо, сделаем существенное дополнение. Связь между политикой и историей может быть двоякой. Одно дело — связь между прогрессивной политикой и историей, совершенно другое дело — связь между реакционной политикой и историей. Первая является важным условием существования и развития исторической науки, вторая — губит ее. Эта непреложная истина видна и в малом и в великом. Ее мы видели в эволюции Ганса Кона. Ее подтверждает история падения Франсуа Гизо.
196
197
"В Америке, — пишет о той поре историк Фр. Шуман, — "холодная война" породила как в местном, так и в национальном масштабах "маккартизм" и угрожала в какой-то отрезок времени утопить все нормы благопристойности и здравомыслия в миазмах подозрения, страха и ненависти. Кроме самоубийств, несколько человек пали жертвами национальной истерии, включая супругов Розенберг, казненных за "атомный шпионаж" 19 июня 1953 г. Кроме того, сотни людей были оклеветаны, а тысячи лишились средств к существованию и были изгнаны с общественной службы по обвинениям в "коммунизме" и симпатиях к Советам".