Когда мы вернулись домой, Катриона устроилась в гостиной за чашкой чая, которая ей так необходима в минуты неподвижности. И вскоре объявила, что больше не будет ко мне приходить. Я пришел в ужас:
— Как же я без вас буду обходиться?
Она ласково улыбнулась; такого выражения я никогда раньше у нее не видел.
— Я найду вам другую домоправительницу. Обязательно. Буду проглядывать все объявления в газетных киосках, следить за предложениями домашних услуг в газетах и найду вам гораздо более подходящую женщину, чем я.
Я сказал, что это будет непросто, и обещал заплатить по ставкам агентств по найму.
— Не надо, — сказала Катриона. — Я не возьму ваших денег.
Она полезла в карман, вынула те сто пятьдесят фунтов, что я ей дал за поездку, и протянула мне.
— Хорошо — вы ведь так и не поехали на поезде, — согласился я, принимая деньги. — Но вам надо достать сезонный билет. Студентке, изучающей науку жизни, наверняка полагается такой билет.
— Вы странный человек, мистер Ми, — сказала Катриона. — Как вы ухитрились прожить такую долгую жизнь и сохранить такую наивность? Разве ваши родители ничему вас не учили?
— Я не знал своих родителей, — объяснил я и рассказал Катрионе, что вырос в месте, чей запах иногда мне вспоминается, когда миссис Б. чистит туалет. Это было большое здание из почерневшего песчаника, где жило так много детей, что мне никогда не удавалось остаться одному. Мой дорогой умерший друг, которому я до недавнего времени писал письма, воспитывался в том же заведении, и ему не надо было все это объяснять; поэтому-то я до сих пор ни разу не запечатлел на бумаге эти маловажные биографические подробности.
— Вы в самом деле не знали родителей? — спросила Катриона, снова прибегая к своей очаровательной тавтологии. — Как это грустно, — как и следовало ожидать, добавила она. — А кто поместил вас в приют?
Но если бы я начал рассказывать бедняжке историю своей жизни, на это письмо потребовалось бы уйма бумаги и столько марок, что они не уместились бы на конверте. И я сказал Катрионе, чтобы она была умницей и шла к себе домой, а оттуда позвонила бы Гери, или Юену, или как там его зовут, и попробовала бы на досуге трезво разобраться в своих чувствах. Она поцеловала меня в щеку, сказала «Спасибо» с какой-то непривычной серьезностью, я проводил ее до двери и пожелал удачи. С тех пор я ее не видел.
Ну что ж, сказал я себе, похоже на то, что я вернулся на «базовые позиции», как сказал бы доктор Кул, но минут через сорок в дверь позвонили, и я решил, что или Катриона что-нибудь забыла, или она с поразительной быстротой нашла мне новую домоправительницу. Я открыл дверь и увидел двух полисменов. На мой вопрос, не ошиблись ли они адресом, они сказали, что нет, не ошиблись, показали мне документ в пластмассовом чехле и объявили, что пришли за моим компьютером.
— Вы от Диксонза? — спросил я. Я всегда считал, что люди в форме, которых я видел в этом превосходном магазине, — охранники, но оказалось, что они могут быть и обслуживающими компьютеры механиками, как эти двое, по-видимому, пришедшие выполнить условия того странного и загадочного договора, который называется «расширенная гарантия» и который Али заставил меня подписать, взяв с меня за это всего сто фунтов.
— У нас есть основания полагать, что ваш компьютер содержит материалы, запрещенные «Актом о непристойных изданиях», и мы принесли ордер на его изъятие. Должен вас предупредить, что вы не обязаны ничего говорить и что все ваши слова будут записаны и могут быть использованы в суде как свидетельства вашей вины.
Один из механиков объяснял мне, что означают эти термины и условия, о которых мне ничего не говорили ни этот чертов мальчишка Али, ни даже миссис Дж. Кемпбелл; другой же пошел наверх ко мне в кабинет, и оттуда вскоре донеслись звуки, из которых я понял, что он отключил компьютер.
— Надеюсь, что, когда компьютер вернется из магазина, я сумею правильно вставить штекер клавиатуры С в разъем последовательного порта Б, не погнув при этом штырьки разъема, — сказал я, вспомнив, какие трудности испытал при подключении компьютера, не сумев разобраться в инструкции на нескольких языках.
Механик, оставшийся внизу со мной, медленно покачал головой и сказал:
— Вы что, ничего не поняли? Мы имеем основания полагать, что в вашем компьютере содержатся порнографические материалы.
— Да нет, вы ошибаетесь, — уверенно заявил я. — Вы там найдете только некоторые старые трактаты, авторские права на которые давно истекли и которые не интересны никому, кроме старого дурака вроде меня.
— А это мы поглядим, — произнес инженер с угрозой в голосе, какую я иногда слышал и от служащих Диксон-за, если им не нравилось, как я с ними разговаривал. Механики велели мне подписать какую-то бумагу и унесли компьютер в припаркованную напротив моего дома полицейскую машину, возле машины собралась кучка детей, и на нее с непонятным любопытством смотрели из окон соседи. Некоторые даже вышли на крыльцо.
— Добрый день, миссис Мак-Дугал! — поприветствовал я одну из соседок, но та, ничего не ответив, скрылась за дверью.
Ну вот, теперь я остался совсем один. Катриона меня покинула, компьютер у меня забрали. Даже запас лекарства, которое поставляла Катриона, иссяк. Я позвонил в несколько «ночных клубов», но мне везде сказали, что ничем подобным не занимаются. Опять я превратился в одинокого старикашку со слабым мочевым пузырем. Но какие бы на нашу долю ни выпадали трудности и разлуки со случайными спутниками, какую бы душевную боль мы ни испытывали, все это преходяще, и в такие минуты мы вспоминаем, что наши первые и самые верные друзья, пренебрежение которыми, может быть, и навлекло на нас все эти несчастья, никуда не делись и ждут нашего возвращения. Я медленно поднялся по лестнице — последний раз в этот день, — крепко держась рукой за перила и повторяя: «Кто бы мог подумать…» — и так далее, дошел до кабинета, открыл один из забытых книжных шкафов и начал одну за другой вынимать мои драгоценности, мое подлинное и единственное утешение. Да, сказал я своим книгам, может быть, вы и пыльные, и грязные, и очень старые, но я тоже стар, и мы идеально подходим друг другу. И я стал выкладывать на пустой письменный стол Хогга, и Стивенсона, и моего любимого Юма, и они открывались на заложенном месте, там, где я их навестил в последний раз; казалось, они, затаив дыхание, терпеливо ждали все это время, пока я, забыв про них, воображал, будто живу более полной жизнью, тогда как они тихонько жили своей. Я понял, что жил словно во сне, от которого наконец пробудился и поднялся наверх из темно-зеленой глубины предательского бескнижного омута. Опять я обонял их застарелый запах, перелистывал хрупкие страницы, трогал пальцами плотные обложки.
— А завтра, — сказал я себе, — я даже научусь управляться с пылесосом.
Но это, однако, не потребовалось — да оно и к лучшему. Потому что в обычный час, когда приходила Катриона, в дверь позвонили, и за ней оказалась не моя юная приятельница и не грубые механики из Диксонза; нет, еще спускаясь по лестнице, я услышал, как в замке поворачивается ключ со скрипом, к которому я привык и который так любил все двадцать восемь лет, и снаружи донесся знакомый голос: «Когда же вы удосужитесь вызвать слесаря и починить этот проклятый замок?» И в дверях возникла она, вернувшаяся ко мне миссис Б.!
— Я вижу, вы все еще живы, старый греховодник, — сказала она, заходя в прихожую.
Но как это получилось? Почему она решила вернуться? Оказалось, что Катриона, которая, видимо, нашла адрес миссис Б. в моей записной книжке, пришла к ней вчера вечером и стала просить вернуться ко мне. Она рассказала ей всю историю о Розье, Луизе и прочем, чтобы развеять убежденность миссис Б. в том, что я мерзкий порочный старикашка, на которого надо надеть смирительную рубашку.