Публика молчала, пристально глядя на Свифта и Монка.
— Но у меня есть дар. Я чувствую ее заботу о тебе. Труди знает как тебе больно. Она желает, чтобы ты жил в гармони и мире.
Свифт закрыл глаза и задрожал всем телом. В зале стояла жуткая тишина, все затаили дыхание, ожидая прихода великого откровения.
Его дрожь прошла и глаза открылись. Он встретился взглядом с Монком и заговорил так, словно кроме них никого не существовало.
— Я что-то чувствую, Эдриан. Какой-то объект. Он ощущается мягким и теплым. Как объятия. Ты знаешь, что это?
Монк покачал головой.
— Помоги мне, Эдриан. Это крайне важно для Труди. Она имела этот предмет всю жизнь и даже за чертой гроба он с ней. Я очень сильно чувствую букву «Н», — искал догадку Свифт. — Я чувствую ее почти как две «Н». Да, безусловно, это две буквы «Н». И я вижу ночное небо. Что обозначает сей образ?
Холодок пробежал у меня по спине. Я знала ответ. И, уверена, Монк также знал. Я содрогнулась.
— Ночь-Ночь, — произнес Монк. — Ее одеяло безопасности.
Стоттлмайер и Дишер переглянулись в искреннем удивлении. На моем лице, скорее всего, застыло точно такое же выражение. До той ночи на Гавайях Монк ни с кем не делился информацией об одеялке. Свифт мог узнать это только одним способом.
— Да, ее Ночь-Ночь, — обрадовался Свифт. — Оно укрывает ее в младенчестве. Чувствую, она обсасывает углы, когда у нее режутся зубки. Она не спала без него, даже став взрослой. И ты похоронил ее вместе с ним, правда, Эдриан?
Монк кивнул. — Так ей всегда будет спокойнее.
— И сработало, Эдриан! — воскликнул медиум. — Оно держит ее в тепле и безопасности в вечном сне. Оно обнимает ее, как обнимал ты.
Монк расплылся в улыбке, но не от счастья. Его фирменная улыбка победы. — Вы только что помогли мне раскрыть еще одно убийство.
— Твоей жены? — спросил Свифт.
— Нет, Мартина Камакеле, менеджера по операциям отеля Гранд Киауна Пойпу.
— И ты раскрыл его здесь, на моем шоу, благодаря посланию от жены?
— Без Вас мне бы не удалось.
— Невероятно! — возликовал медиум.
Зрители зааплодировали, и Свифт купался в восхищении длительное время, пока жестом не призвал к тишине.
— Я не заслуживаю похвалы, — скромничал Свифт. — Это духи помогают мне. Я лишь их посланник, а Эдриан Монк — их агент правосудия. Поделись с нами нам, Эдриан, что духи помогли тебе раскрыть.
Монк встал и указал на Стоттлмайера. — Я бы хотел познакомить Вас с капитаном Лиландом Стоттлмайером из Полицейского Управления Сан-Франциско.
Капитан поднялся, и Свифт пожал ему руку.
— Очень приятно, капитан, — поздоровался Свифт.
— Несколько дней назад я отправил капитану нотариально заверенное письмо с Гавайских островов и просил не вскрывать, — сообщил Монк. — Капитан, не могли бы Вы достать письмо и показать нам почтовый штемпель?
Стоттлмайер вынул письмо и протянул его. На мониторе я увидела увеличенный оттиск штемпеля, датированный на Гавайях два дня назад.
— Не могли бы Вы вскрыть конверт и прочитать письмо? — попросил Монк.
— С удовольствием, — произнес капитан.
Свифт нервно переступил с ноги на ногу, натужно улыбаясь, когда Стоттлмайер разорвал конверт и достал листок.
— Это рукописное письмо, подписанное и датированное в присутствии нотариуса, — объявил Стоттлмайер, подняв бумагу вверх. Камера переместилась от Свифта и крупным планом показала печать нотариуса, а затем повернулась к Стоттлмайеру, когда тот начал читать.
— «Вчера вечером в нашем бунгало в отеле Гранд Киауна Пойпу, в присутствии моей помощницы Натали Тигер и никого другого, я рассказал историю о моей жене Труди и ее одеяле безопасности, называемом мной Ночь-Ночь. Я упомянул, что Труди пеленали в него в младенчестве, как она обсасывала уголки, когда резались зубки, и не могла без него заснуть. Я поделился тайной, якобы одеяло было с ней на протяжении всей жизни, и никому не известно, что я похоронил ее с ним».
Стоттлмайер остановился на мгновение, посмотрел на Свифта и растянулся в улыбке, прежде чем дочитать оставшуюся часть. — «Эта история, которую сегодня вам расскажет Дилан Свифт, никогда не происходила. Это ложь, придуманная мной прошлой ночью».
Возгласы шока раздались по всему залу. Свифт выглядел так, словно его ударили: глаза вытаращены, щеки побагровели. Он отрицательно махал головой. Я вспомнила искренние эмоции Монка, когда он рассказывал историю Труди. Я поверила! Даже сейчас, услышав содержание письма, я верила.