Она смотрела на него, и ее выражение как бы указывало, что она чего-то ждет.
– Так как же? – сказала она.
– Прошу прощения? – сказал Игнатиус.
Она надула губы:
– Так разве вы не хотите… э?..
– Чего?
– Ну, заключить меня в объятия и все такое прочее, – сказала Гермиона, мило краснея.
Игнатиус пошатнулся:
– Кто? Я?
– Да, вы.
– Заключить вас в объятия?
– Да.
– Но… э… вы хотите, чтобы я?
– Безусловно.
– Я имею в виду… после всего, что я сказал?..
Она уставилась на него в изумлении.
– Разве вы не слышали того, что я вам говорила? – вскричала она.
– Извините, – пробормотал Игнатиус. – В настоящее время на меня столько всего навалилось. Видимо, я прослушал. Так что вы сказали?
– Я сказала, что, если, по-вашему, я и правда выгляжу такой, значит, вы любите меня не за мою красоту, как я всегда полагала, но за мой интеллект. А если бы вы знали, как я всегда мечтала, чтобы меня полюбили за мой интеллект!
Игнатиус положил сигару и перевел дух.
– Дайте мне разобраться, – сказал он. – Вы пойдете за меня замуж?
– Конечно, пойду. Меня всегда странно влекло к вам, Игнатиус, но я думала, что вы смотрите на меня всего лишь как на куклу.
Он взял сигару, затянулся, снова положил, сделал шаг вперед, простер руки к ней и сомкнул их вокруг нее. И какое-то время они стояли обнявшись, шепча прерывистые слова, так хорошо известные влюбленным. Затем, мягко высвободившись, он вернулся к сигаре и сделал еще одну упоительную затяжку.
– К тому же, – сказала она, – как могла бы девушка не полюбить того, кто сумел единым пинком спустить моего брата Джорджа с лестницы?
Лицо Игнатиуса омрачилось.
– Джордж! Да, кстати. Сиприен сказал, что ты сказала, что я похож на Джорджа.
– А! Я не думала, что он станет это повторять.
– Но он повторил, – мрачно сказал Игнатиус. – И мысль об этом была агонией.
– Но я же имела в виду только то, что вы с Джорджем все время бренчите на гавайской гитаре. А я не терплю гавайской гитары.
Лицо Игнатиуса прояснилось.
– Сегодня же днем отдам свою нищим. Но раз уж речь зашла о Сиприене… Джордж сказал, что ты сказала, что я напоминаю тебе его.
Она поспешила его успокоить:
– Только манерой одеваться. Вы оба одеваетесь до жути мешковато.
Игнатиус снова заключил ее в объятия.
– Ты немедленно отведешь меня к лучшему портному в городе, – сказал он. – Дай мне минуту, чтобы надеть ботинки, и я буду готов. Но ты не против, если по дороге я загляну в табачный магазин? Мне надо сделать большой заказ.
История Седрика
Мне доводилось слышать, будто уютный покой, окутывающий зал «Отдыха удильщика», порождает у завсегдатаев что-то вроде черствости и безразличия к человеческим страданиям. Боюсь, обвинение это не так уж беспочвенно. Мы, избравшие сие заведение своим приютом, посиживаем в тихой заводи в стороне от бешеной стремнины Жизни. Пусть мы туманно сознаем, что в широком мире есть скорбящие и кровоточащие сердца, но мы заказываем еще джину с имбирем и забываем о них. Трагедия для нас превращается всего лишь в бутылку выдохшегося пива.
Тем не менее эта скорлупа эгоизма способна растрескаться. И когда вечером в это воскресенье в зал вошел мистер Муллинер и сообщил, что мисс Постлетуэйт, наша одаренная и всеми любимая буфетчица, порвала свою помолвку с Альфредом Лакином, обходительным продавцом в магазине тканей «Бонтон» на Хай-стрит, не будет преувеличением сказать, что все мы были потрясены.
– Но ведь всего полчаса назад, – вскричали мы, – она отправилась на встречу с ним в лучшем своем платье из черного атласа и с пламенем любви в глазах! Они должны были вместе пойти в церковь.
– До священного здания они так и не добрались, – сказал мистер Муллинер, вздыхая, и грустно отхлебнул горячего шотландского виски с лимонным соком. – Разрыв произошел сразу же, едва они встретились. Скалой, о которую разбилась хрупкая ладья любви, оказались желтые ботинки Альфреда Лакина.
– Желтые ботинки?
– Желтые ботинки, – сказал мистер Муллинер, – особой яркости. Они незамедлительно стали яблоком раздора. Мисс Постлетуэйт, девица изысканнейшей деликатности и благочестия, указала, что явиться на вечернюю службу в подобного рода обуви значило бы выказать неуважение священнику. Кровь Лакинов горяча, и, задетый за живое, Альфред возразил, что уплатил за них шестнадцать шиллингов и восемь пенсов, а священник пусть пойдет и утопится в кипящем котле. После чего было возвращено кольцо и оговорена процедура возвращения подарков и писем.