— Я…
— Они были изготовлены Джоном Ментоном. — Карсингтон тяжело опустился рядом с ней на диван. — Я чуть не зарыдал.
— Вы… они… я не… — Она перевела дыхание и приказала себе думать. — Кто такой этот Джон Ментон? — Удалось ей выдавить из себя.
Руперт широко раскрыл глаза. Лучи солнечного света, пробивавшиеся сквозь ставни, смягчали выражение его лица. На минуту свет и изумленное выражение на его лице Сделали его похожим на невинного мальчика, каким, Должно быть, он был когда-то. Очень давно.
— Кто такой Ментон? — повторил он. — Кто такой Ментон?
— А я должна его знать? Он некоторое время смотрел на нее.
— Вы сказали, что вели тихий образ жизни, — сказ он. — Случайно, не в пещере? Или в монастыре?
Дафна сложила руки на коленях.
— Я говорила вам, что люблю книги. Я мало где бывала.
— Вы когда-нибудь посещали Лондон?
— Да, конечно. Розеттский камень находится в Британском музее, не так ли? Как и голова Мемнона. Естественно, я часто ездила в Лондон слушать там лекции. Так я познакомилась с вашей кузиной мисс Сондерс.
Он покачал головой:
— Ваше невежество выше всякого понимания. Даже кузина Трифена знает, что братья Ментон с Довер-стрит — самые лучшие оружейники во всей Англии, а может, и во всем мире. Надеюсь, пистолеты не принадлежали вашему брату. Он может отречься от вас, и я не буду осуждать его.
— Перед отъездом из Англии мы накупили кучу подарков, — сказала она. — Мистер Бельцони высказался очень ясно на этот счет. Один из его конкурентов, знаете ли, упустил свой шанс завладеть головой молодого Мемнона, потому что оскорбил местного вождя пустяковым подарком — бутылкой с анчоусами.
На лице мистера Карсингтона появилось трагическое выражение.
— Между бутылкой с анчоусами и парой самых лучших пистолетов Ментона большая разница.
— Я это знаю, — сказала Дафна. — Майлс действительно говорил мне, что пистолеты предназначены для людей, оказавших нам особо важную услугу. Шейх Салим по меньшей мере избавил нас от заключения в темнице и, возможно, короткого путешествия к палачу. Он нашел для нас яхту перевернул землю и небо, чтобы помочь вам снарядить ее. Более того, с его стороны было очень мило и благородно пригласить меня на обед и лично поговорить со мной. Руперт пожал плечами:
— Он мог бы разговаривать с вами с самого начала, но считал это неприличным. Узнав, что английские обычаи позволяют ему беседовать с леди, он был только рад воспользоваться этим. Он сказал, что никогда не думал, что женщина может быть так разумна. А я никогда не догадывался, что в нем столько прорех.
— Да что вы в самом деле поднимаете шум из-за пары пистолетов? — возмутилась Дафна. — Разве вы не видели, как он был доволен?
— Конечно, он был доволен. А кто бы не был? Эти были самыми лучшими у Ментона. Мне давно хотелось иметь такие.
— В таком случае я могу предположить, что у вас уже есть пара. Или вам требуются еще несколько? Сколько всего пистолетов нужно мужчине?
Он вздохнул:
— В последнее время я не могу похвастаться своим финансовым положением.
— О, — сказала она. Ей хотелось сказать еще многое, вернее, спросить. Дафна сознавала, что почти ничего о нем не знает. Но не принято говорить о деньгах, если имеешь дело не с деловым человеком. Она опустила глаза и смотрела на свои руки в надежде, что ничем не проявила вульгарного любопытства.
— Однажды, когда отец вызвал меня в свой кабинет, что всегда приводило меня в ужас, он сказал, что, если я не могу жить по средствам, меня ждет долговая тюрьма. Он говорил абсолютно серьезно. Всем известно, что угрозы лорда Харгейта никогда не бывают пустыми. Я подумал, что долговая тюрьма — это неволя.
— Поэтому вы научились экономить. Мне, как и Майлсу, не помешали бы такие уроки. Ему даже больше, чем мне. Он понятия не имеет, что разумно, а что нет. Если бы он понимал, мы бы, возможно, теперь не оказались в таком положении.
Мистер Карсингтон снова пристально посмотрел на нее.
— Понимаю, — сказал он, а она подумала, что же именно он понимает. — Это многое объясняет. Всем известно, что местные шишки предпочитают получать от европейцев подарки в виде огнестрельного оружия. Вашему брату и в голову не приходило, на что можно употребить такое оружие.
— Конечно, он не подумал об этом. Если бы вы знали Майлса… — Ей было трудно говорить.
— Скажите мне, — попросил мистер Карсингтон, — если бы в тот день в лавке Ванни Аназа были вы, стали бы вы торговаться?
Это была не очень удачная попытка. Руперт не знал, вызовет ли она возмущение, но миссис Пембрук едва сдерживала слезы, и было необходимо чем-то отвлечь ее. Этот вопрос первым пришел ему в голову.
Она моргнула, вытирая блестевшие на ее зеленых глазах слезы.
— Стали бы? — настаивал Руперт. — Подумали бы вы «Вот хороший подарок для Майлса» и сказали бы Аназу «Я беру это», не задумываясь над тем, какую сумму составят эти пиастры, кошельки и прочее, если перевести их в Фунты, шиллинги и пенсы?
Дафна размышляла, водя глазами из стороны в сторону, словно читая собственные мысли.
— Ну… возможно… — Она покраснела. — Да, вероятно. Папирус был великолепен, устоять было почти невозможно.
— Это было произведение искусства, как вы мне говорили, превосходного качества. Другими словами, папирусный вариант искусства Ментона.
— О да, — подтвердила Дафна, и в ее голосе слышалось сожаление. — Мне жаль, что вы не видели его. Цвета. Изображение. В «Описании Египта» есть красочное воспроизведение прекрасного папируса, но оно и наполовину не так совершенно.
Она продолжала описывать папирус, ибо он, в чем Руперт был уверен, принадлежал ей, и каждое ее слово подтверждало то, что он начал подозревать еще тогда, когда она опустилась перед столиком в ка-а ее каирского дома и обнаружила пропажу.
Она описывала изображения, некоторые были расположены в квадратах, большинство в длинных строчках над колонками знаков. Она называла легко узнаваемые имена одних богов и высказывала предположения относительно других.
Должно быть, Дафна поняла, что рассказала слишком много, потому что остановилась, не закончив фразу, и объяснила:
— Я сделала для Майлса копию, вот почему помню так много деталей.
— Это огромный труд. Могу поклясться, что вы, должно быть, самая преданная из сестер.
Порозовевшие скулы выдали ее.
— У него всегда был плохой почерк и становится все хуже. У Майлса должен быть секретарь, заменяя его, я имею возможность делать что-то полезное. И конечно, при этом очень много узнаешь.
Если бы она побольше вращалась в обществе, подумал Руперт, она бы умела лучше лгать. Он не совсем понимал, зачем она это делает. Однако было ясно, что ей не хватало практики. Ей не пришло в голову спрятать свои книги или, например, перемешать их с книгами, принадлежащими брату.
Стоило лишь взглянуть на книги в ее шкафу, чтобы понять, что она владеет по крайней мере десятком языков.
Руперт сомневался, можно ли сказать то же самое о Майлсе Арчдейле.
Воскресенье, ночь
О Майлсе Арчдейле можно было рассказать следующее: он сидел на тонком, кишащем насекомыми тюфяке в грязной каюте убогого суденышка и смотрел на цепь, сковывавшую его ноги. Он прикидывал в уме, сколькими ударами и каким тяжелым орудием можно разбить ржавый металл, при этом не повредив собственные кости.
Судно, по-видимому, остановилось на ночь, что предвещало нашествие крыс и москитов. Жаль, что он не может научить крыс грызть цепи. Или его хозяев.
Бутрус, главарь, был настоящим зверем. Его обезображенное шрамами лицо напоминало Майлсу лицо древнего Сфинкса, особенно вдавленным носом, делавшим лицо плоским. На правой руке на месте мизинца был обрубок. Хотя около полудюжины негодяев, находившихся на судне, не отличались привлекательностью, Бутрус превосходил их всех.
Майлсу разрешалось выходить на палубу, образно говоря, размять ноги только после наступления темноты и только с вооруженным сопровождающим. В первую ночь, когда его вывели, он пытался позвать на помощь. Бутрус ударил его рукояткой пистолета по голове, после чего Майлс некоторое время пролежал на палубе без сознания. Когда Майлс пришел в себя на омерзительном тюфяке, Бутрус посоветовал ему больше не устраивать такие шутки.