— Что случилось? — спросила Верни, едва открыв дверь. — Ты выглядишь таким несчастным.
— Черт его знает, — ответил я, глядя, как пар из моего рта поднимается к ночному небу. — Я думаю, это прозвучит довольно странно, но я сам не понимаю, что именно не так.
— Заходи, — сказала она, и мы вместе прошли на кухню.
Она налила себе чашку чая, а мне протянула стакан со льдом и банку «Лилта»[10].
Мы перешли в гостиную, и, пока Верни пересказывала во всех подробностях события своего рабочего дня (она работает системным аналитиком в большой компьютерной компании в Сити), я посасывал лед и размышлял о том, чем сейчас может заниматься Мэл. Вскоре Верни поняла, что я ее не слушаю.
— Ладно, поговорим-ка о тебе, — с притворным гневом запустив в меня подушкой, сказала она. — Ты ведь для этого пришел? Ты до такой степени погружен в себя — прямо жутко становится.
Она внимательно на меня посмотрела.
— Дело в Мэл, не так ли?
Я кивнул.
— Вы поругались, потому что ей надоело уговаривать тебя жить вместе?
— Близко, но не совсем.
Верни приподняла брови.
— Неужели она задала Главный Вопрос?
Я опять кивнул.
— А откуда ты знаешь, что мы поссорились? Ты с ней уже разговаривала, что ли?
— Нет, конечно. — Верни закатила глаза, как бы сокрушаясь от моей тупости. — И провидческого дара у меня, кстати, тоже нет. Даф, это же и дураку понятно.
— Она приблизительно то же самое сказала, — пробормотал я, стягивая ботинки.
— Судя по твоему голосу, ты не согласился, — предположила Верни.
— Я одного не понимаю, — вздохнул я, — если даже ты обо всем знала, то почему я-то ни о чем не догадывался?
Покачав головой, Верни показала универсальный жест, означающий мужскую глупость.
— Еще бы это не было для тебя новостью, братец. Почему? Да потому что для тебя все новость.
Следующие пятнадцать минут я выслушивал одну из ее обычных лекций о жизни, любви и всем том, что напихано между ними. Впрочем, эта лекция имела определенную направленность: она была о мужчинах, не придающих значения мелочам, поскольку те кажутся им несущественными, а между тем именно мелочи лежат в основе всего сущего. Свою речь она закончила обвинительным пассажем: «Вы существуете в своих маленьких эгоистичных мирках, совершенно игнорируя то, что может быть неприятно женщинам, а потом удивляетесь — что это вы сделали не так?»
По тому, как длинна, пространна и эмоциональна была ее импровизация, я догадался, что Чарли в чем-то провинился и слова Верни предназначались в первую очередь ему, а не мне. В эту минуту появился Чарли — чувство времени у него было потрясающее. Он только что вернулся с работы из отдела планирования Вестминстерского муниципального совета.
— Как дела, приятель? — поинтересовался он, войдя в комнату.
Метнув портфель на пол, он принялся снимать ботинки.
— Нормально, — ответил я, наблюдая за Верни, испепеляющей взглядом кое-как брошенную обувь.
Чарли мгновенно оценил ситуацию, правильно истолковав огненный взгляд жены. Он поставил на место ботинки и портфель, направился к дивану и попытался поцеловать Верни. Ему это не удалось. Уничтожив взглядом заодно с ботинками и мужа, Верни поставила чашку с чаем на стол, куда обычно никому и ничего не позволяла ставить без подставки, и, хлопнув дверью, выскочила из комнаты.
Чарли что-то фыркнул себе под нос.
— А ты в чем провинился? — спросил я, прислушиваясь к нарочито громким шагам Верни наверху. — Убил кого-нибудь? Забыл про ее день рождения? Стал носить ее нижнее белье?
— Долго рассказывать, — отмахнулся Чарли, что на его языке означало: «Давай поговорим о чем-нибудь другом». Сняв пиджак, он уселся на диван и закинул ноги на кофейный столик.
— Ты просто так пришел, повидаться?
— Нет, — признался я. — Сложности с женщинами.
— А, — несколько пренебрежительно сказал Чарли. — И у тебя тоже. Какого рода?