Джерси же вполне устраивает, что Джорджи ничего не знает о нем самом и том, что он делает за дверями обитых дешевой и вульгарно красной искусственной кожей кабинетов. И Джорджи не представит, даже если захочет, что значит – видеть как Джерсийский Дьявол. Ведь сколько бы ни говорили: "Сказание, Сказание", для Джерси Джорджи всегда остается человеком. Ну какое из тебя Сказание, если все, что у тебя есть – это дерьмовая человеческая форма, да еще и с дерьмовым акцентом? Хуевое, что сказать. Поэтому Джерси тихо смеется в усы, когда Джорджи с подозрением пытается следить за ним. Если бы он знал.
Джерси видит все. Ну или, по крайней мере, зачастую больше, чем он хотел бы. Он видит тела, видит запахи, тепло, ощущения, чувства, днем и ночью без перерыва. И хотя чары немного сбивают это – а очки поверх почти сливают всю картинку в однородный золотистый оттенок, – Джерси все равно не может перестать видеть совсем. Например, Джерси видит Джорджи и видит больше, чем Джорджи думает.
Джерси грызет карандаш, замечая, как заостряются зубы, но позволяет им это. Через дом Джорджи велит Вивиан закрыть их кабинет. Он напился скотча, у него отличная выручка, и он оглушительно пахнет на весь квартал. Вивиан пахнет мягко и горько, будто какими-то цветами, кажется, даже душистым горошком, – то ли духи, то ли что, – но Джерси не может сказать точно: запах надрывной и беззаботной радости Джорджи перебивает ее запах. Джерси ведет карандашом вдоль колонки, подтирая ластиком с обратной стороны одну цифру и выправляя ее на другую – и видит, как худые руки охватывают тонкую талию Вивиан. Потом немного тишины, за которую Джерси успевает перелистнуть страницу в толстом блокноте, а после скрипит кресло – удовлетворение, – стукаются острые коленки о потертый лакированный пол – покорность, – и накрашенными розовым пальцами расстегивается молния на узких брюках – любовь. Джерси с хрустом отгрызает конец карандаша.
Вивиан отсасывает Джорджи, тихо причмокивая напомаженными губами, и он вплетает татуированные пальцы в ее светлые волосы. Джерси снимает очки, прикрывая глаза, и выдыхает через нос. Не то чтобы он хотел это знать.
В городе вообще все ужасно отвлекает его. И если на простаков можно закрыть глаза, то с сородичами так не выйдет. Джорджи дышит через нос, низко вздыхает и говорит глупость. Что-то вроде "какая же ты хорошая девочка". Джерси испытывает мимолетное желание выбить из него все эти фразы вместе с кровью из легких, но Вивиан это почему-то нравится. Она не высвобождается из-под руки Джорджи, когда тот быстрым ритмом давит ей на затылок, сам запрокидывая голову. Джерси закрывает блокнот и идет работать в ближайшую забегаловку. Не в Puddin' & Pie.
Он знает, что Вивиан сплевывает.
Первый сайдкар за вечер, смешанный добродушным Гансом, довольно хорош, если забыть о том, что ты гребаный Джерсийский Дьявол, и тебе что коньяк, что крэк – только распробовать на вкус. Но Джерси любит вкус и того, и другого, даже если не испытывает ничего больше, чем ощущение расширившихся зрачков – о да, он чувствует каждое изменение своего тела, спасибо, мамочка. Но, в любом случае, ему нужно забить обострившееся ощущение голода еще немного. Джорджи не знает, почему Джерси приходит сюда, но на самом деле у Джерси нет другого выхода. Ему же нельзя есть.
Вашу мать, как же Джерси голоден. В особо острые моменты он думает, что заложил бы Lucky Pawn сам в себя за одну возможность вырвать наживую сладкую печенку какой-нибудь шлюхи и жрать ее, жрать в полной тишине клуба, перетирать зубами, чтобы хлюпало в крупных щелях между ними. Джерси любит печень. Но не больше, чем все остальное. Он бы не отказался и от воздушного легкого – да что там, и от горького прокуренного, – только бы выгрызть его, упиваясь однотонным воплем в отсутствующие уши, и заглотить целиком, едва прочувствовав легкость вкуса. Но Джерси нельзя есть – даже простаков, – если он не хочет в Ведьмин колодец. Ему нужно адаптироваться.
Сегодня Джерси заплатит вон тому парню нацистского вида в кожаных штанах. Мужчины лучше, ведь с женщинами легче перейти грань. Джерси хотел бы перейти грань. Например, с Вивиан. Она сегодня пахнет вишневым ликером с обезболивающими таблетками и особенно тонка. Джерси хотел бы избавить ее от необходимости пить таблетки. Может быть, он даже убил бы ее перед тем, как…
Резкое ощущение чужого раздражения вытесняет профиль Вивиан из поля зрения, и Джерси морщится. Джорджи. Сука.
"Голова болит у нее. Дерьмо. "Найди себе сегодня кого-нибудь еще, я устала". Дерьмо. Чего тебе уставать, ты же нихуя не делаешь? Я, блядь, тут один пашу за всех, чтоб ты, блядь, нихуя не делала. И что я за это получаю? Ебучую больную голову!"
Джерси затягивается трубкой и думает, что уже не так хочет есть Вивиан. Не из жалости, но ведь едят для того, чтобы насытиться, верно? А Джерси, привычный за годы к голодному пайку, жрет эмоции Джорджи не менее жадно, чем отожрал бы ему челюсть перед тем, как закопаться мордой в обнаженное до трахеи горло. Гнев насыщает его немногим меньше, чем раздробленный плоскими зубами череп Вивиан, из которого можно сосать сладкий мозг с ароматом душистого горошка и вишневого ликера. И хотя удовольствия от такой – духовной – пищи меньше некуда, Джерси не слишком привередлив. Потому что они все здесь могут сдохнуть, но не он. Он вцепился в свое место обоими десятками когтей и приспособится к нему. Он жил здесь до них и будет жить после. Надо только сменить рацион.
Джерси залпом допивает свой сайдкар и закусывает его гневом Джорджи Порджи.