– Да за сотню я тебе хоть зад вылижу, – говорит Джорджи необдуманно, подходя и забирая деньги. – Не буквально, бля, конечно, но… – от его выбритого тела совсем легко подает молодым потом, табаком поверх и шалфейными леденцами для горла. Джерси лениво следит за тем, как он расшнуровывает ботинки и снимает брюки, отмечая, что Джорджи действительно не совсем гладко, но выбрит везде, не носит белья и татуирован от лица до ступней. Джерси это больше нравится, чем нет. Татуированные люди лучше переносят боль, так ведь говорят? Он читает надпись, полукругом идущую над лобком Джорджи.
– Целовать девиц… и доводить до слез? – спрашивает Джерси, поднимая густые брови.
– Не зря же они называют меня сладким десертом, – Джорджи разводит руками, улыбаясь. Он одновременно уместен и неловок в каждом движении, и все это складывается в хаотичную гармонию голого тела.
– Никогда не слышал, чтобы десерты доводили девиц до слез. Зато про вонючий сыр слышал, – отрезает Джерси и без перехода продолжает: – Тебе одному не слишком много? – кивает на член Джорджи, оплетенный линией какого-то староанглийского орнамента от самого покрытого щетиной лобка.
– А что, завидуешь, Джерси? – Джорджи неприятно склабится, но Джерси только хмыкает.
Джорджи наклоняется к своим снятым брюкам. Кожа на ребрах у него легко натягивается, и Джерси мельком думает, что между них достаточно сунуть пальцы, и она разойдется с треском, обнажая кости.
Держи косточку. Хороший пес.
Когда Джорджи распрямляется, Джерси решает, что вот так, голым, со сдвинутой назад шляпой и зажатым между сухими пальцами презервативом, он выглядит куда лучше, чем внизу в баре. Но кое-что ему все-таки не нравится.
– Тебе это не понадобится, – Джерси кивает на презерватив. Упаковка прозрачная, и, сложив статистику, Джерси может сказать, что Джорджи любит фиолетовый цвет.
– А ты, блядь, рот свой видел? – Джорджи брезгливо потирает верхнюю губу. – Я в такой рот свой хер без резинки ни за какие бабки не суну.
– Ты же знаешь, что это крэк, – Джерси неприятно морщится. Даже при его аккуратности иногда остаются ожоги от стеклянной трубки.
– А почем мне знать? – Джорджи передергивает плечами. – Может, и крэк, а может, сифилис или че еще.
– Сказания не болеют этим, – презрительно говорит Джерси.
– Я об этом первый раз слышу и проверять не собираюсь, – грубо отрезает Джорджи. – Так что либо в резинке, либо вали на хуй отсюда.
– О'кей, – но Джерси неожиданно легко соглашается. – Только тогда что насчет поцелуев? – он не без удовольствия смотрит на растерянность, появившуюся в глазах Джорджи. Дитя рекламной пропаганды. Им говорят только про секс, они не заражаются через целомудренные шалости на заднем дворе школы. – Расслабься, мальчик, я просто старый кокаинщик. И ты же доверяешь мне своих шлюх. А я всегда целую их, – напряженность в глазах Джорджи сменяется нерешительностью, а Джерси только посмеивается. И ждет еще немного, наслаждаясь тем, что Джорджи теперь очевидно не представляет, что делать, и одновременно не хочет этого показывать и хочет бравировать этим, не в силах выбрать. Но так как он все-таки решается подойти, Джерси не ищет нового повода для зацепок. – Садись, – просто предлагает он, откидываясь на спинку дивана и хлопая себе по колену.
– Зачем? – Джорджи подозрительно щурится.
– Затем, что я плачу тебе сотню сверху. Или думаешь, что за так ее получишь, Джорджи Порджи? – сарказм у Джерси особенно неприятный.
Взгляд Джорджи в ответ полон сомнений и злости, он словно приценивается к худым рукам Джерси, с пожелтевшей от возраста, пористой кожей, к его родимым пятнам, неприятному сочетанию проплешин и густых усов, к мягкому животу, с боков зажатому подтяжками. Джорджи явно не нравится то, что он видит. Но пять сотен делают свое дело: он кидает презерватив на диван и решительно забирается Джерси на колени, лицом к лицу. Непроизвольно морщит нос, готовясь вдохнуть прелый запах старости, пота и нестираной одежды. Но Джерси неожиданно и довольно свежо пахнет древесной корой, травой на срезе и, кажется, мягким мхом. И коньяком поверх.
– Я не всегда жил в городе, – негромко говорит он, замечая, как Джорджи начинает дышать свободнее. Рука с толстыми золотыми кольцами ползет по пояснице тихо и вкрадчиво.
– Я тоже, – грубовато отвечает Джорджи. Но он не пахнет Индией. Только потом, табаком и шалфеем. И смертью. – Чувствую себя мальчишкой на исповеди, – он неожиданно и сухо смеется, – "о, отец МакКензи, зачем это вы трогаете меня за жопу?" – очевидно, он нервически следит за движением руки Джерси и злится от этого. А потом набирает в легкие воздух, и взгляд меняется на решительный – как за секунду до того, чтобы с не удержанным бабьим визгом нырнуть с головой в ледяную прорубь.
Джорджи целуется странно, как на вкус Джерси: умение компенсирует напористостью, пытается протолкнуть дрожащий от напряжения язык как можно глубже и сталкивается с Джерси зубами. Джерси посмеивается, легко и животно умиротворяя и направляя движения его языка. И не ожидает, когда распалившийся только больше от этого нарочного умиротворения Джорджи резко кусает его за мягкую и расслабленную нижнюю губу.
– Что за дерьмо? – недовольно взрыкивает Джерси, прихватывая кожу Джорджи стрижеными почти под корень ногтями.
– Это мой клуб, – Джорджи, слегка отодвинувшись, говорит ясно и четко, а его холодные глаза откровенно смеются, – и правила здесь – мои. Правило первое: я не лижусь с гребаными карамельными педиками.
Он с удовольствием смотрит, как постепенно краснеет губа Джерси. Но сам Джерси только тихо улыбается в усы.
– Как скажешь, Джорджи-бой.
Джорджи не слишком умен, но это Джерси знает уже давно. Тупой ирландишка даже не замечает, как удлиняются и покрываются темной лоснящейся шерстью пальцы на его заднице, когда Джерси грубо берет его другой рукой за загривок и пребольно кусает между шеей и плечом. У Джорджи вздрагивают упертые в диван колени, и он резко отдергивается – Джерси чуть не вырывает кусок кожи над некрасиво торчащей ключицей, – смотря с ненавистью. И так глубокие морщины от носа к губам становятся еще глубже.