– Вечно ты говоришь о каком-то там методе! – взмахнул руками Винниченко. – А я что-то никак в толк не возьму, в чём же он состоит?!
– Мой метод – прямая противоположность твоему отношению, – пояснил Н. И. – Вот ты поставил свечку и забыл о проблеме. Ты не дал себе труда задуматься о собственной жизни. Почему ты попал в переделку с Машиной-Убийцей? Где корни у этой истории? Что дальше делать, чтобы уж больше не попадаться? Не ответив на эти вопросы, ты и потом будешь раз за разом наступать на одни и те же грабли, ставить свечку, забывать о граблях и идти дальше, чтобы за углом снова получить по лбу. Удары только с каждым разом будут становиться сильнее.
– Так в чём же метод? – не выдержал Винниченко.
– Метод прост. Если в одном месте что-то убыло, значит, в другом прибыло, и наоборот – всё взаимосвязано! – продолжал Н. И. – Это если объяснять примитивно. Существуют определённые законы, определённые механизмы человеческой жизни, но они не универсальны; для каждого свои. Если ты потрудишься наблюдать за собой, за тем, что с тобой происходит, то скоро их заметишь. Наиболее простые из них очевидны, до других нужно докопаться. Надо только наблюдать, думать, анализировать. А это наиболее тяжкий труд, которым обычно никто не желает заниматься.
– А Бог? – спросил Винниченко, думая, что своим вопросом срезал друга, найдя брешь в его рассуждении. Но Н. И. давно уже подумал и на эту тему.
– Бога предлагаю оставить за скобками, – ответил он, – я изучаю механизм, вижу его работу – этого мне достаточно.
– Голая какая-то у тебя выходит механика! – воскликнул Тарас Григорьевич.
– Повторяю, всё гораздо сложнее. Мой метод – это не механика и не математика. Тут нет какой-то теории. Я просто постоянно анализирую свой опыт и ставлю определённые эксперименты.
– Эксперименты над собой? – в притворном ужасе отшатнулся Винниченко.
– Выбор у нас невелик, – отвечал Н. И., – либо ты сам ставишь над собой эксперименты, либо их над тобой ставят. Пройдя через десяток экспериментов, ты вырабатываешь то, что я называю правильное отношение к жизни. Иными словами, ты получаешь ключи к ситуациям, и, когда они с тобою случаются в полевых условиях, ты уже знаешь, как себя надо вести.
– Всё это звучит ужасно, брат, – посетовал Винниченко. – Теперь понятно, почему от тебя пахнет больницей, хоть ты и не врач.
– Это туалетная вода, – с улыбкой заметил Н. И.
– Смени её.
– Мне нравится.
Винниченко сладко потянулся в кресле:
– Ты, конечно, как знаешь. А по мне, уж лучше грешить, а после Богу молиться, – он перекрестился, глядя на храм, – чем вот так маяться. Одного только понять не могу: что заставляет тебя поступать правильно, если Бога ты выносишь за скобки? И что вообще тогда правильно?
– Поступать правильно, – объяснил Н. И., – это значит поступать, не нарушая принципа собственного психологического равновесия. Правильно – то, что соответствует только мне, то, что меня не разрушает. Я, например, человек совестливый, воспитанный в коммунистической морали, которая многое взяла от христианства, – для меня, следовательно, одно правильно; для тебя – другое; для дикаря с берегов Амазонки – третье. Объединяет нас вот что: мы не должны разрушать собственную психологическую целостность, за которой следует распад тела и смерть.
– А если мне для сохранения психологической целостности требуется убивать и насиловать, тогда что? – спросил Винниченко.
– Так не бывает, – уверенно возразил Гаврилов.
– Э, брат, – Тарас Григорьевич шутливо погрозил другу пальцем.
– Ну, а вот ты, – продолжал Н. И., которого уже захватил азарт спора, – оставляешь Бога внутри скобок и тем не менее часто поступаешь неправильно! Так есть ли тогда тебе польза от Бога?
– Помилуй, брат! – опять замахал руками Винниченко. – Что значит «польза от Бога»! Бог не микроволновка!
– Согласен, – признал Гаврилов, – для тебя он вечное оправдание.
– Да, я грешу, – запальчиво произнёс друг, – и помаленьку, и помногу, но Бог меня спасает от самого главного греха – от гордыни! Кто я перед ним? Козявка! Что мои грехи, даже самые страшные? Козявкины грехи. Я понимаю своё место и не горжусь.
– И заодно снимаешь с себя ответственность, – закончил Н. И.
– Да, я безответственный, – согласился Винниченко, – у меня две жены и четверо детей, которых я толком не содержу и не воспитываю. Так что с того? Им есть нечего? Жить негде? Они умирают? Дочери стали проститутками, а сын – наркоманом? Нет. Ведь нет, дорогой брат! Может, я и задуман таким вот безответственным человеком, и поэтому никто не страдает от моей безответственности?