Выбрать главу

В Американском агентстве его ждала почта – три письма, из них одно от мистера Гринлифа.

– Как ваше самочувствие? – спросила молодая девушка-итальянка, выдававшая ему почту.

Судя по наивно-любопытному выражению ее лица, она тоже читала газеты. На ее улыбку Том ответил улыбкой. Ее звали Мария.

– Спасибо, самочувствие отличное, а у вас? К сожалению, она никогда не сможет получать в римском отделении Американского агентства почту на имя Тома Рипли. Двое или трое служащих знают его в лицо. Для почты на собственное имя он завел абонемент в неаполитанском отделении Американского агентства, но до сих пор с просьбой о пересылке ни разу не обращался к ним ни лично, ли письменно, поскольку не ожидал на имя Тома Рипли ничего важного, даже еще одного разноса от мистера Гринлифа. Когда все уляжется, как-нибудь нагрянет в неаполитанское отделение с паспортом Тома Рипли и востребует свою почту.

И все же ему приходилось повсюду таскать с собой Тома Рипли, его паспорт и его одежду, на случай всяких неожиданностей вроде телефонного звонка Мардж сегодня утром. Еще немного, и Мардж оказалась бы в номере. Пока полиция сомневается в невиновности Дикки Гринлифа, было бы чистейшим самоубийством выехать из страны в обличье Дикки, потому что, если ему вдруг придется превратиться в Тома Рипли, в паспорте Рипли не будет отметки о выезде из Италии. Если он захочет выехать из Италии, решительно и бесповоротно вырвать Дикки из лап полиции – ему нужно выехать в обличье Тома Рипли, вернуться в обличье Тома Рипли и, лишь когда полиция закончит расследование, снова превратиться в Дикки. Только гак можно выйти из положения.

Сделать это нетрудно, и выход надежный. Единственное, о чем следует беспокоиться, – это погода в ближайшие несколько дней.

Глава 19

Теплоход приближался к гавани Палермо медленно и как бы ощупью, осторожно раздвигая своим белым носом плавающие в воде апельсинные корки, солому и куски поломанных корзин из-под фруктов. Точно так же, думал Том, и сам он как бы с завязанными глазами приближается к Палермо. До этого он провел два дня в Неаполе, и в газетах не появилось ничего интересного об убийстве Майлза, а о лодке в Сан-Ремо и вовсе ничего. Полиция, насколько ему было известно, его не искала. Но возможно, они просто считали, что не стоит труда разыскивать его в Неаполе, а поджидали в гостинице в Палермо.

Во всяком случае, на пристани полицейских не оказалось. Том поискал их глазами и не увидел. Купил две газеты, взял такси и поехал со своим багажом в гостиницу “Пальма”. В вестибюле полицейских тоже не было. Это был роскошный вестибюль с монументальными колоннами и пальмами в кадках вдоль стен. Служащий сообщил номер заказанной комнаты и дал посыльному ключ. Том почувствовал себя так легко, что набрался храбрости, подошел к окошечку почты и спросил, нет ли чего на имя синьора Ричарда Гринлифа. Служащий ответил, что нет.

Том начал постепенно расслабляться. Итак, не было письма даже от Мардж. Она, разумеется, уже побывала в полиции и выяснила, куда подевался Дикки. На теплоходе Тома посещали ужасные видения. Например, Мардж прибывает в Палермо раньше его на самолете или в гостинице “Пальма” его ждет сообщение от Мардж, что она прибудет следующим теплоходом. Даже на своем теплоходе после посадки в Неаполе он первым делом постарался выяснить, нет ли ее в числе пассажиров.

Теперь он начал догадываться, что недавний эпизод оказался последней каплей, переполнившей чашу терпения Мардж, и она решила мах-путь на Дикки рукой. Возможно, утвердилась в мнении, что он убежал от нее, чтобы быть только вдвоем с Томом. Возможно, при всей ее тупости, эта мысль наконец дошла до Мардж. Вечером, сидя в глубокой горячей ванне и щедро намыливая плечи, Том размышлял, не послать ли ей письмо с подтверждением. Он напишет его как Том Рипли. Сейчас самое время. Напишет, что до сих пор молчал из деликатности и по телефону в Риме тоже не хотелось выкладывать начистоту, но теперь она, мол, сама уже все поняла. Они с Дикки очень счастливы вместе, и тут уж ничего не поделаешь. Том весело захихикал. Он все смеялся и смеялся и никак не мог остановиться. Чтобы прекратить это, пришлось, зажав нос, погрузиться в воду.

Дорогая Мардж, сочинял он, пишу тебе, потому что Дикки, видно, никогда не решится, хоть я просил его много раз. Я считаю, что такого замечательного человека, как ты, грех столь долго водить за нос.

Он снова захихикал, по привел себя в чувство тем, что сосредоточился на до сих пор еще не решенной проблеме. Возможно, среди прочего Мардж сообщила итальянской полиции, что в гостинице “Англия” говорила с Томом Рипли. Полиция, которая ломает голову, куда же он подевался, теперь ищет его в Риме. Полиция конечно же станет искать Тома Рипли где-то поблизости от Дикки Гринлифа. Дополнительная опасность проистекает, например, из того, что его, по описанию Мардж, сочтут теперь Томом Рипли, и произведут личный обыск, и найдут оба паспорта, его и Дикки. Но что сам он сказал насчет риска? Что именно риск-то и придает всему этому главную прелесть. Он не мог удержаться и запел итальянскую песенку:

Не разрешает папа твой, Не разрешает мама, Ну как же, как же нам с тобой Заняться этим самым?

Вытираясь в ванной, он разливался громким баритоном Дикки, который никогда не пел при нем, по Том был уверен, что Дикки подписался бы под его исполнением.

Он надел один из своих новых немнущихся дорожных костюмов и вышел прогуляться в сумерки Палермо. Вот через площадь собор, в архитектуре которого, как он читал, ощущается норманнское влияние. Том припомнил: в путеводителе сказано – собор построен английским архиепископом. Дальше к югу были Сиракузы, где некогда разыгрался морской бой между римлянами и греками. И Ухо Диониса. И Таомино. И Этна! Остров был велик и совершенно нов для него. Сицилия! Цитадель бандита Джулиано! Колонизованная древними греками, пережившая норманнское и сарацинское нашествия! К осмотру достопримечательностей он приступит завтра, но незабываемым останется это сегодняшнее мгновение, подумал Том, остановившись посмотреть на высокий, увенчанный куполом собор. Чудесно созерцать бурые арки его портика и думать о том, как завтра он войдет внутрь, представлять себе сладковатый затхлый воздух собора, запах бесчисленных горящих свечей и лада-па, курившегося здесь сотни лет. О радость предвкушения! Предвкушение было для него приятнее самого переживания. Всегда ли с ним так будет? А когда он проводил вечера в одиночестве, касаясь руками вещей Дикки, разглядывая его кольца у себя на пальцах или его шерстяные галстуки, его черный бумажник крокодиловой кожи… Что это было – переживание или предвкушение?

А там, к югу от Сицилии, лежит Греция. Он обязательно побывает в Греции. Побывает в обличье Дикки Гринлифа, с деньгами Дикки, в одежде Дикки, с манерой поведения Дикки. Но вдруг ему не удастся побывать в Греции как Дикки Гринлифу? Препятствие за препятствием станут громоздиться на его пути: убийство, подозрение, усилия разных людей… А ведь он не хотел убивать, это был вынужденный шаг. Мысль поехать в Грецию и уныло таскаться по Акрополю в обличье американского туриста Тома Рипли нисколько не привлекала его. Тогда лучше уж сидеть дома. Его глаза, устремленные на кампанилу[35], наполнялись слезами. Он повернулся и зашагал по другой улице.

На следующее утро Том получил письмо, толстое письмо от Мардж. Он, улыбаясь, сжал его в пальцах. Судя по толщине, там написано то, чего он и ожидал. Он прочитал письмо за завтраком, Смаковал каждую строчку вместе со свежими горячими булочками и приправленным корицей кофе. Письмо и вправду содержало все, чего он ожидал. Даже превзошло ожидания.

“…Если ты действительно не знал, что я была у тебя в гостинице, это означает только, что Том тебе не сказал, но вывод из этого можно сделать тот же самый. Почему ты боишься признаться, что не можешь жить без своего дружка? Могу только пожалеть, мой добрый старый товарищ, что у тебя не хватило смелости сказать мне об этом раньше, и сказать прямо. Ты что же, считал меня провинциальной курицей, которая и слов таких не знает? Не я, а ты вел себя как провинциал. Так или иначе, теперь, когда я сама высказала тебе то, о чем ты боялся рассказать мне, надеюсь, совесть перестанет тебя мучить и ты будешь высоко держать голову. Ведь нет ничего прекраснее, чем гордость за человека, которого любишь, не так ли? Помнишь, мы однажды говорили об этом?