– Ладно, теперь все это уже не имеет значения. Хочу знать одно: где он сейчас.
Ее ярость из-за того, что он якобы всю зиму пробыл с Дикки, тоже не имела значения, подумал Том. Потому что сначала она не хотела этому верить, а теперь уже верить этому и не нужно. Том осторожно спросил:
– А он, случайно, не написал тебе из Палермо?
Мардж покачала головой:
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Хотел знать, в каком, на твой взгляд, состоянии он тогда находился. Ты писала ему?
Она помедлила с ответом.
– Да… Честно говоря, писала.
– И что это было за письмо? Я потому спрашиваю, что недружелюбное письмо именно тогда могло на него плохо подействовать.
– Ну… Трудно сказать, что за письмо. Но вполне дружелюбное. Я писала, что возвращаюсь в Штаты. – Она смотрела на Тома широко раскрытыми глазами.
Том наслаждался, наблюдая за ее лицом. Ему было интересно смотреть, как мучаются другие, когда лгут. В том гнусном письме она писала о своем доносе в полицию: мол, Том и Дикки никогда не расстаются.
– В таком случае, я думаю, это не важно, – сказал Том кротко и мягко, откидываясь на спинку кресла.
Они немного помолчали, затем Том стал расспрашивать ее о книге, кто этот издатель и много ли осталось работы. Мардж отвечала с энтузиазмом. Том подумал: если бы она заполучила обратно Дикки и к следующей зиме вышла ее книга, она бы, наверно, просто лопнула от счастья. Хлоп – и нет ее.
– Как ты думаешь, стоит мне проявить инициативу и тоже поговорить с мистером Гринлифом? – спросил Том. – Я с удовольствием съезжу в Рим… – Тут он вспомнил, что удовольствие будет не столь уж большим, потому что в Риме полно людей, видевших его в обличье Дикки Гринлифа. – Или, по-твоему, он согласится приехать сюда? Он бы мог остановиться у меня. Где он живет в Риме?
– У знакомых американцев, у них большая квартира. Их фамилия Норман, а живут они на Виа Кватро-Новембре. Я думаю, будет лучше, если ты пригласишь его сюда. Я напишу тебе адрес.
– Отличная мысль. Он не любит меня, правда?
Мардж слегка улыбнулась:
– Откровенно говоря, не любит. Думаю, он, учитывая все обстоятельства, немного чересчур суров к тебе. Возможно, считает, что ты тянул из Дикки деньги.
– Вот уж чего не было, того не было. Жаль, что мне не удалось вернуть Дикки домой, но все это я ему объяснил. Когда узнал, что Дикки пропал без вести, я написал мистеру Гринлифу самое чуткое письмо, какое только мог. И что же, это совсем не помогло?
– Помогло, только… Ой, ради бога, прости, Том! Залила такую чудесную скатерть!
Мардж перевернула свой мартини. Теперь она неуклюже размазывала салфеткой пятно на скатерти.
Том прибежал из кухни с влажной скатертью в руках.
– Все в порядке, – сказал он, протирая столешницу и наблюдая, как, несмотря на это, на дереве все явственнее проступает белое пятно. Не о скатерти он беспокоился, а о своем красивом столе.
– Ради бога, прости! – продолжала восклицать Мардж.
Том ненавидел ее. Ему вдруг вспомнился ее купальный костюм, переброшенный через подоконник в Монджибелло. Если он пригласит ее остановиться у него, этой ночью ее белье будет раскидано по его креслам. Мысль об этом была ему противна. Он заставил себя широко улыбнуться Мардж через стол.
– Надеюсь, ты окажешь мне честь и согласишься переночевать у меня. Не в моей постели, – добавил он со смешком, – наверху две комнаты, одну я предоставлю тебе.
– Огромное спасибо. С удовольствием. – Она улыбнулась ему.
Том провел ее в спальню – в другой комнате была лишь кушетка, хотя и больше стандартного размера, по не такая удобная, как его двуспальная кровать, – и Мардж закрылась там, чтобы немного вздремнуть после ленча. Том беспокойно бродил по остальным комнатам и старался припомнить, не осталось ли в спальне чего-либо такого, что следовало бы изъять. В подкладке чемодана, который находился в стенном шкафу, был спрятан паспорт Дикки. Больше ничего не вспомнилось. Но у женщин острый глаз, даже у такой дуры, как Мардж. Небось постарается все высмотреть. Кончилось тем, что он решил войти в комнату, пока она спит, и забрать чемодан. Скрипнула половица, и Мардж широко раскрыла глаза.
– Хочу кое-что взять, – прошептал Том. – Извини.
Он вышел на цыпочках. Возможно, Мардж не вспомнит об этом, подумал Том, ведь она толком и не проснулась.
Позднее он показал Мардж весь дом. О полке с книгами в кожаных переплетах в комнате рядом со спальней сказал, что они уже стояли здесь, когда он снял дом, хотя на самом деле это были его собственные книги, купленные в Риме, Палермо и Венеции. Он вспомнил, что с десяток из них было у него еще в Риме, и сопровождавший Роверини молодой полицейский низко наклонялся над ними, изучая названия. Но он не посчитал это серьезной причиной для беспокойства, даже если к нему еще раз придет тот же самый полицейский. Том показал Мардж парадный вход – широкую каменную лестницу. Было время отлива, и из воды выступили четыре ступеньки, две нижние покрыты толстым слоем влажных водорослей. Они были из разновидности скользких, с длинными стеблями и свисали по углам лестницы, точно грязные темно-зеленые волосы. Тому ступени казались омерзительными, а Мардж нашла их очень романтичными. У Тома появилось желание столкнуть ее туда.
– А мы можем сегодня ночью взять гондолу и вернуться этим путем? – спросила она.
– Конечно.
Разумеется, сегодня они собирались поужинать в ресторане. Том страшился перспективы долгого итальянского вечера вдвоем, ведь ужинать они будут не раньше десяти, а потом она, вероятно, захочет посидеть в кафе на Пьяцца Сан-Марко до двух часов ночи.
Том поднял глаза к подернутому дымкой бессолнечному венецианскому небу, проследил за чайкой, скользнувшей вниз и усевшейся на ступени чьего-то парадного входа по ту сторону канала. Он прикидывал, кому бы из его новых венецианских друзей позвонить и попросить разрешения привести Мардж часиков в пять на коктейль. Все они, конечно, будут очень рады познакомиться с ней. Его выбор пал на англичанина Питера Смит-Кингсли. У Питера турецкий ковер, рояль и полно всяких напитков в баре. Том предпочел Питера остальным еще и потому, что тот любил, чтобы гости у него засиживались. Там можно будет провести время до самого ужина.
Глава 24
В семь часов вечера Том из дома Питера Смит-Кингсли позвонил мистеру Гринлифу. Его голос прозвучал гораздо доброжелательнее, чем ожидалось. Отец Дикки с обезоруживающей доверчивостью впитывал те крохи сведений, которые Том мог сообщить о сыне. В соседней комнате, помимо Мардж, находились Питер, а также двое симпатичных братцев Франчетти из Триеста, с которыми Том недавно познакомился. Все они конечно же слышали каждое слово, поэтому Том провел этот разговор гораздо лучше, чем если бы был совершенно один, без слушателей.
– Я рассказал Мардж все, что мне известно, – сказал он. – Поэтому она всегда сможет дополнить, если я что-либо опустил. Как жаль, что не могу дать полиции никаких по-настоящему ценных сведений, которые могли бы помочь расследованию.
– Ох уж эта мне полиция, – резко произнес мистер Гринлиф. – Я уже начинаю думать, что Ричарда нет в живых. По каким-то причинам в итальянской полиции склонны считать именно так. Они действуют как дилетанты, словно какие-то пожилые дамочки, вообразившие себя сыщиками.
Том был поражен невозмутимостью, с которой Гринлиф воспринял предположение о смерти Дикки.
– А вы сами-то, мистер Гринлиф, как думаете? Мог ли Дикки покончить с собой? – тихо спросил Том.
Мистер Гринлиф вздохнул:
– Не знаю… Пожалуй, это могло случиться. Я всегда отдавал себе отчет, насколько мой сын неуравновешенная личность.
– Боюсь, вынужден согласиться с вами, – произнес Том. – А не хотели бы вы поговорить с Мардж? Она здесь, в соседней комнате.
– Нет-нет, спасибо. Когда она намерена вернуться в Рим?
– Кажется, говорила, что уедет завтра. Если вы сами, мистер Гринлиф, надумаете приехать в Венецию, чтобы немного отдохнуть, я буду очень рад, ежели вы остановитесь в моем доме.
Но мистер Гринлиф отклонил приглашение. Том вдруг почувствовал, что во время разговора он чересчур уж углубился в прошлое, а этого делать не следовало. Он все время как бы сам накликал на себя беду. Мистер Гринлиф поблагодарил за звонок и церемонно пожелал спокойной ночи.