Чего Том действительно опасался, так это того, что Мёрчисон привезет с собой свою картину, начнет болтать с торговцами и поднимет шум в прессе. Возникнут нежелательные подозрения, и в итоге с фирмой “Дерватт лимитед” будет покончено. Впутает ли “шайка” в эти разборки его, Тома? (Мысленно он всегда называл друзей Дерватта из галереи “шайкой”, хотя его самого всякий раз коробило от этого слова.) Бернард вполне мог бы упомянуть имя Тома Рипли, подумал Том, и не по злому умыслу, а просто в силу своей патологической честности – ни дать, ни взять, Иисус Христос.
Тому удалось сохранить свое имя и репутацию чистыми – он сам поражался этому, вспоминая все, что за ним числилось. Было бы очень неприятно, если бы во французских газетах появилось сообщение, что Томас Рипли, проживающий в Вильперсе-на-Сене, муж Элоизы Плиссон, дочери миллионера Жака Плиссона, владельца знаменитой фармацевтической фирмы, является инициатором сверхприбыльной аферы в виде компании “Дерватт лимитед” и уже несколько лет получает проценты от ее доходов – пусть даже этих процентов всего десять. Это выглядело бы слишком мелко и гнусно. Даже Элоиза, чьи моральные устои были, по мнению Тома, близки к нулю, вряд ли воспримет это хладнокровно, а уж ее папочка непременно нажмет на дочь, перестав выплачивать ей содержание, чтобы расторгнуть их брак.
“Дерватт лимитед” стала большой, разветвленной организацией, и закрытие галереи повлечет за собой крах целого ряда предприятий. Среди них и торговля различными художественными материалами и орудиями труда, выпускавшимися под маркой “Дерватт”, от которой вся “шайка”, включая Тома, кое-что имела, и Школа искусств Дерватта в Перудже. Правда, учениками школы были в основном разные милые старушки да американские студентки, приезжавшие в Италию на каникулы, но, тем не менее, это тоже приносило определенный доход. Основная же прибыль поступала не в виде платы за обучение и не от продажи материалов, а от посредничества в сделках с недвижимостью. Они подыскивали дома и фешенебельные квартиры для обеспеченных туристов и, естественно, получали от этого неплохой навар. Школой управляла парочка английских леди, не имевших никакого отношения к мошенничеству с картинами и не знавших о нем.
Том никак не мог решить, ехать ему в Лондон или нет. Что он может им посоветовать? И потом, он не совсем понимал суть возникшей проблемы. Почему бы художнику в какой-то из своих картин не вернуться к старой манере?
– Мсье предпочитает на ужин отбивные из молодого барашка или холодную ветчину? – спросила мадам Аннет.
– Отбивные, пожалуй. Спасибо, мадам Аннет. Кстати, как ваш зуб?
Зуб всю ночь не давал ей покоя, и утром она пошла к местному врачу, пользовавшемуся ее глубочайшим доверием.
– Больше не болит. Доктор Гренье, он такой замечательный специалист! Он сказал, что там гнойник, но теперь, после того как он вскрыл зуб, нерв выпадет сам собой.
Том кивнул, хотя про себя удивился, каким это образом нерв может выпасть сам собой. Под действием силы тяжести? Ему однажды вытаскивали нерв, тоже из верхнего зуба, и притом с большим трудом.
– Хорошие вести из Лондона?
– Да так, ничего особенного, просто приятель звонил.
– А от мадам Элоизы ничего не было?
– Сегодня – нет.
– Ах, подумать только! Греция! Солнце! – вздохнула мадам Аннет, протирая и без того блестевшую крышку большого дубового сундука возле камина. – А в Вильперсе – посмотрите – никакого солнца! Зима наступила.
– Да.
Мадам Аннет повторяла эту фразу вот уже несколько дней.
Том не ждал Элоизу раньше Рождества. Хотя, с другой стороны, она могла появиться внезапно в любой момент – поссорившись с друзьями или решив, что ей надоело жить на яхте. Элоиза была непредсказуема.
Том поставил пластинку “Битлз”, чтобы поднять настроение, и принялся ходить взад-вперед по просторной гостиной, засунув руки в карманы. Он обожал свой дом – двухэтажное здание из серого камня, почти квадратное, с четырьмя башнями над четырьмя круглыми угловыми комнатами на верхнем этаже. Благодаря башням дом немного напоминал замок. Вокруг тянулся обширный сад, и вся усадьба стоила целое состояние – даже по американским меркам. Дом подарил три года назад отец Элоизы – к их свадьбе. До женитьбы Том нуждался в дополнительных средствах – денег Гринлифов не хватало на тот образ жизни, к которому он уже успел привыкнуть, и потому он с радостью ухватился за аферу с Дерваттом. Теперь он сожалел об этом. Он согласился на десять процентов, когда это было совсем немного. Даже он не предполагал, что “Дерватт лимитед” ожидает такой успех.
Вечер он провел так же, как проводил почти все вечера, – в тиши и одиночестве, но сегодня ему мешали беспокойные мысли. Во время еды он включил на небольшую громкость стереопроигрыватель, а затем почитал Сервана-Шрайбера на французском. Ему попались два незнакомых слова. Перед сном он посмотрит их в словаре Харрапа, лежащем на тумбочке возле постели. Он всегда помнил слова, которые надо было посмотреть.
После обеда он надел плащ, хотя дождя не было, и отправился пешком в небольшое кафе-бар, до которого было с четверть мили. Здесь он иногда выпивал по вечерам чашечку кофе у стойки. Хозяин заведения Жорж непременно справлялся о мадам Элоизе и выражал сочувствие Тому в связи с тем, что ему приходится столько времени проводить в одиночестве. Сегодня Том ответил ему бодрым тоном:
– Не думаю, что она просидит на этой яхте еще два месяца. Ей это наскучит.
– Quel luxe [45], – произнес Жорж мечтательно. У него было брюшко и круглая физиономия.
Том не слишком доверял его неизменному вкрадчивому добродушию. Мари, жена Жоржа, крупная энергичная брюнетка, употреблявшая ярко-красную помаду, была откровенно грубовата, но она умела так безудержно и заразительно смеяться, что это искупало все остальное. Кафе-бар посещал в основном простой люд, и Том ничего не имел против. Однако это не был его любимый бар – просто ближайший. К тому же Жорж и Мари никогда не упоминали Дикки Гринлифа, в отличие от некоторых парижских знакомых его и Элоизы, а также владельца гостиницы “Сен-Пьер”, единственной в Вильперсе. Последний как-то спросил: “Вы, возможно, тот мсье Рипли, который был другом американца Гренлафа?” Том признался, что он тот самый мсье Рипли. Но это было три года назад, и сам по себе вопрос – если он не влек за собой никаких последствий, – не беспокоил Тома; тем не менее он предпочитал не затрагивать этой темы. В газетах тогда появилось сообщение, что по завещанию Дикки он получил большую сумму, – некоторые писали, постоянный доход, и это было правдой. Французов всегда интересовали финансовые подробности. Но газеты не сообщали всей правды – они не знали, что Том сам написал это завещание.
Выпив кофе, Том пошел обратно, то и дело поскальзываясь на влажных листьях, устилавших обочину дороги. Тротуаров здесь не было.
Он прихватил с собой карманный фонарик, потому что уличные фонари стояли очень редко. Пару раз он сказал по дороге “Bonsoir” [46] попавшимся навстречу знакомым.
Время от времени перед ним представала уютная картина – семейство на кухне вокруг стола, покрытого клеенкой, или у телевизора. В некоторых дворах лаяли на цепи собаки. Затем он открыл свои собственные железные ворота высотой десять футов, и его ботинки заскрипели по гравию. В комнате мадам Аннет горел свет. У нее был свой телевизор. Нередко по вечерам Том брался за кисть – исключительно ради развлечения. Он знал, что художник из него никудышный, хуже Дикки. Но сегодня у него не было настроения заниматься живописью. Вместо этого, он написал письмо своему приятелю Ривзу Мино, американцу, живущему в Гамбурге. Он спрашивал Ривза, когда может ему понадобиться. Ривз собирался переправить микропленку или что-то там еще с итальянским графом Бертолоцци – причем так, чтобы сам граф об этом не догадался. Тот должен был провести день или два у Тома в Вильперсе, и в задачу Тома входило изъять у него этот предмет из чемодана или откуда бы то ни было (Ривз должен был сообщить, откуда), а затем отослать его почтой в Париж человеку, которого Том не знал совсем. Том часто выполнял подобные поручения Ривза, помогая сбывать за границу краденые ценности или еще что-нибудь. Выудить переправляемый предмет из багажа гостя было легче в частном доме, чем в парижской гостинице, где надо было караулить момент, когда человек выйдет из номера. Том был немного знаком с графом Бертолоцци – видел его недавно во время поездки в Милан, куда Ривз тоже приезжал из своего Гамбурга. Том тогда побеседовал с графом о живописи. Обычно для Тома не составляло труда уговорить человека, располагающего временем, заехать к нему в Вильперс на пару дней и взглянуть на его картины. Помимо двух Дерваттов, у него была работа Сутина, которой он особенно гордился, один Ван Гог, два Магритта, а также графика Кокто и Пикассо и рисунки многих менее знаменитых художников, которые, на его взгляд, были ничуть не хуже, а то и лучше. Вильперс находился совсем недалеко от Парижа, и люди с удовольствием соглашались подышать деревенским воздухом перед тем, как двинуться дальше. Часто Том даже встречал их на своем автомобиле в Орли, поскольку Вильперс был всего в сорока милях к югу от аэропорта. Лишь один раз Том не сумел справиться со своей задачей, когда некоему заезжему американцу стало плохо сразу по приезде, – очевидно, он отравился чем-то в дороге. Гость постоянно пребывал в своей комнате и к тому же не мог уснуть, так что у Тома не было никакой возможности добраться до его чемодана. Впоследствии этот предмет – тоже, кажется, какая-то микропленка – был с великим трудом изъят у американца в Париже одним из людей Ривза. Том не мог понять, чего ради люди так возятся с этими пленками, как не мог этого понять и в детстве, читая шпионские романы. К тому же Ривз и сам был лишь передаточным звеном и получал небольшие проценты. Том отправлял эти вещи через почтовые отделения разных соседних городишек, при этом всегда указывал вымышленное имя и ложный обратный адрес.