Генри начал с простых трюков из обычного арсенала цирковых фокусников. Только Генри никогда не учился им. Да ему это было и не нужно. Фокусы получались сами собой. Он протянул отцу колоду карт и заранее знал, какую тот вынет. «Изумительно, правда?» — спросила Ханна и отвесила поклон, словно сама угадала карту. Генри заставил ложку парить в воздухе, и отец, как ни вглядывался, не мог обнаружить нитей, на которых она якобы подвешена. Это его по-настоящему поразило. Ханна захлопала в ладоши. Генри извлек из цилиндра кролика, из рукава — голубя… И казалось, сам удивился. Он только произнес мысленно: «Кролик» — и тот появился. Потом: «Птица». Это было так легко и действительно, как говорила Ханна, изумительно. Они смотрели, как трепещущий белый комок пролетел над кроватью, как голубь бьется об оконное стекло. И в первый раз за последние годы их отец заулыбался. Ханна и Генри обменялись счастливыми взглядами — именно ради этого они и старались. Вдохновленная Ханна встала с гордым видом и храбро объявила: «А теперь самый магический, невероятный и изумительный номер. Невиданное и восхитительное зрелище для услаждения почтеннейшей публики. По мановению Неподражаемого Генри — моего брата — я исчезну!»
Это была идея Ханны. Такого они никогда не делали. Генри не хотел этого. Он никогда не отпускал от себя Ханну больше чем на несколько футов, не спускал с нее глаз и днем и ночью. Этот мальчишка ждал у двери ванной, пока она купалась. Она спала рядом с ним, и он мог дотянуться до нее рукой. Но он согласился, потому что она настаивала. Конечно, не было ничего более фантастического, чем такой номер, — сделать так, чтобы Ханна исчезла, а потом вновь появилась на том же самом месте и вновь предстала перед отцом. Грандиозный, великолепный финал. «Это будет нечто», — сказал отец, моргая. И конечно же, так оно и было.
Генри набросил Ханне на макушку простыню, и она стояла под ней не шевелясь. Она похожа была на статую, с которой сейчас снимут покрывало. Потом Генри подождал мгновение, чувствуя, как в нем начинает подниматься темная сила, ширится, перерастает, распирает его, пока не ощутил, что вот-вот взорвется. Наконец он мысленно произнес: «Исчезни!» — и для пущего эффекта взмахнул рукой над ее головой. «Вуаля!» — он действительно произнес «вуаля!» — и Ханна исчезла.
Пустая простыня невесомо упала на пол. Генри и отец обомлели и смотрели на нее в восторженном ужасе. Они не могли поверить, что Ханна и вправду исчезла. Но она исчезла. Отец встал и заглянул под простыню. Ее там не было. Он оглянулся на Генри. «Как это у тебя… — Слова замерли у него на губах. — Это было… Не могу поверить. Или в полу дыра?» Но в полу никакой дыры. «Тогда не знаю… Хоть убей, не могу понять, как вы это сделали. Господи помилуй!» И, качая головой, он вернулся на краешек кровати. «А теперь переходи ко второй части, где возвращаешь ее», — сказал он. «Да», — ответил Генри.
Они ждали. Генри еще раз сказал: «Да». Сейчас он возвратит ее. Но только он приготовился мысленно произнести нужное слово, как почувствовал себя странно… обыкновенным. Он чувствовал пустоту внутри, будто из него что-то вынули. «А теперь я возвращаю ее», — произнес он, но его голос потерял прежнюю силу и повелительность. Он перебирал в уме слова, которые прежде действовали в случае с картами, книгами, а однажды даже с маленьким столиком. «Вернись!» — мысленно велел он, но на сей раз не произошло ровно ничего. Простыня лежала на полу неподвижная, безжизненная. «Я жду!» — занервничал отец. Генри повторил свой призыв на сей раз вслух и во всю силу легких: «Вернись!»
Руди сделал паузу, глаза его были печальны и темны.
— Но она не вернулась, — сказал он. — Ни тогда, ни вообще. Потому что настоящий маг здесь — сам дьявол, и это был его трюк, его план, тот же самый, что всегда: похитить у человека все самое прекрасное на свете и сделать это так, что тот сам отдаст это ему. Вот что сделал Генри. В обмен на дар магии отдал сестру, самое дорогое, что было у него в жизни.
Руди взглянул на Генри, на его лицо, искаженное болью, и продолжил рассказ мягким, печальным голосом:
— С тех пор он ее не видел. Но дня не проходило, чтобы он не искал ее. — Руди посмотрел на троих приятелей так, будто глядя в глаза всем троим сразу. — Но однажды нашел он дьявола, юные мои друзья. Нашел — и убил его. Не с помощью магии, нет. Магия ему не потребовалась. Генри сделал это силой своего безмерного горя.
Руди замолчал. Прикрыл глаза, глубоко вздохнул и стоял, покачивая головой, — покачивая головой, словно он не рассказывал только что историю, а слушал, как, слово за слово, раскрываются темные тайны прошлого Генри. Но он знал, что его усилия были напрасны. Какое бы впечатление ни надеялся он произвести на этих парней — и вполне обоснованно: «В душе все мы одинаковы, разве не так, ребята?» — ему это не удалось. Одно проигранное сражение за другим, так уж ему на роду написано. Победы даже не существует, во всяком случае как чего-то продолжающегося; это просто что-то, случающееся между поражениями. Что бы Руди ни сделал доброе сегодня, назавтра оно сходило на нет. Он посмотрел на Генри, в его ясные, печальные зеленые глаза и понял, что ему не по силам спасти его, и, понимая это, он знал, что никогда не перестанет пытаться его спасти, потому что они друзья, а именно в этом состоит дружба — в том, чтобы пытаться.
Тарп закурил. Джейк зашмыгал носом и поспешил утереть его рукавом рубашки; вид у него был такой, будто он завяз в паутине какой-то важной мысли. Корлисс сплюнул, но не в виде комментария к тому, о чем только что узнал, просто он не мог без этого.
На аллее между ярмарочными аттракционами уже не было ни души. Все палатки закрыты и темны. Они слышали смех, но он звучал далеко, где-то за трейлерами. Всюду в таинственной тьме ночи была жизнь. Руди уже думал об Иоланде.
— Да, — раздался в тишине голос Тарпа. — Длинная была эта чертова история, я такой длинной еще не слыхал.
— И ему было всего десять, когда это случилось, — сказал Корлисс. — По его виду, нам нужно лет двадцать, чтоб его догнать. — Посмотрел на Руди. — А тебе сколько?
— Сколько есть, все мои, — вздохнул Руди.
Тарп зевнул в ладонь. Взглянул на Корлисса, на Джейка.
— Не знаю, как вы, но я что-то устал. Пожалуй, пора по домам. Еще есть время помолиться. Помолиться всегда есть время.
— И я так считаю, — согласился Корлисс.
Джейк заметно оживился. Вынул из кармана пенсовик, принялся его подкидывать, ловя в воздухе, и, приговаривая «орел» или «решка», с детским увлечением прихлопывал его другой ладонью. Генри каждый раз легко читал по его лицу, что выпало. Иногда Джейк угадывал, иногда нет.
— Идем, — подтолкнул Тарп Джейка.
Они повернулись и медленно направились прочь. Руди наконец отпустил Генри.
— Обошлось, — сказал Руди, кивнув и глядя им вслед.
— Да, Руди, обошлось. Отлично сработало. По крайней мере сегодня. Но насчет твоей истории должен тебе сказать…
— Что?
— Все было не совсем так.
*Под утро, когда было еще темно, они вернулись. Напали на Генри, когда он выходил из трейлера, связали его же цепями и швырнули на заднее сиденье старого «флитлайна». Тарп сел за руль. Корлисс сел с Генри и по дороге сломал ему ребро. Джейк сидел впереди на пассажирском сиденье и был занят тем, что подбрасывал монетку и время от времени, почти неосознанно, шептал: «Орел, решка, орел», — пока они не остановились неведомо где, на коровьем пастбище, и Корлисс с Тарпом принялись избивать Генри, вымещая весь свой праведный гнев. Били, сменяя друг друга.