– Ничего фатального, – констатировал он, сосчитав пульс Фанни и вторично скользнув взглядом по ее визитке.
– Как это ничего фатального! – возмутилась Фанни и начала рассказывать о мистере Скеффингтоне.
Десять минут спустя она вылетела обратно в приемную; щеки ее горели, глаза сверкали, голова была высоко поднята.
– Вызовите мой автомобиль, будьте любезны, – распорядилась Фанни.
Она теперь представляла собой максимально возможный контраст с той дамой, что пыталась опутать чарами мнимую медсестру.
«Ему снова удалось», – горделиво подумала «медсестра», спеша раскрыть для Фанни дверь, и не удержалась – вслух произнесла:
– Он просто кудесник, не так ли?
– Чудо Господне! – таков был брошенный ей ответ (почти гневный, чуть не сказала себе «медсестра», но отогнала это предположение как далекое от реальности).
Однако Фанни действительно вспылила, а что до глаз ее, так их блеск объяснялся отнюдь не хваленой живительностью байлзовских сеансов – блеск объяснялся негодованием Фанни. До сих пор она так неистовствовала всего один раз – когда узнала о первой измене мистера Скеффингтона. Что за напыщенный индюк этот Стилтон Байлз! Ее приятельницы, рвущиеся к нему, – не более чем толпа мазохисток.
– Зря вы с ним развелись, – изрек индюк, выслушав рассказ Фанни о неподобающем поведении мистера Скеффингтона (крайне полезный комментарий по прошествии двадцати двух лет, ничего не скажешь).
– Как это зря? Но ведь он…
– Сколько вам лет? – по-хамски перебил Байлз.
Фанни сказала правду – глупо было бы лгать врачу, – и он заметил:
– Вот не ожидал.
На этом-то этапе Фанни впервые и почувствовала укол ядовитого жала, ибо, судя по физиономии, удивился Байлз не тому, что Фанни уже почти пятьдесят (как ей подумалось в первое мгновение), а тому, что ей еще нет и пятидесяти. Осознание причинило настоящую боль.
– Просто я сегодня ночью совсем не спала, – поспешно сказала Фанни, стараясь не показать, как сильно уязвлена.
– Видите теперь, насколько важен сон для женщин вашего возраста?
– Сон важен для всех без исключения, – свысока парировала Фанни.
– Вот именно: для всех, кто не хочет оскорблять взоры окружающих.
Это она-то оскорбляет? Она, Фанни Скеффингтон, которую столь долгие годы абсолютно всюду считали едва ли не прекраснейшим из созданий, а в течение осиянных славой и триумфами пяти блаженных лет так и вовсе самым прекрасным созданием в мире? Она оскорбляет взоры? Она, к которой эти самые взоры обращались, причем даже взоры незнакомцев, и она-то помнит, как светлели лица при ее появлении! Она – «очей отрада, крошка Фанни», как называл ее бедный лорд Кондерлей, сопровождая слова восхищенным взглядом (скорее всего цитировал)[5]. В любом случае речь об отраде, а не об оскорблении, и вообще для тех, кто оскорбляет взоры, таких цитат не припасают.
Разумеется, цитировал Джим давненько, да и встречные незнакомцы, если вспомнить несколько последних случаев и если быть с собою честной, смотрели на Фанни скорее с удивлением, нежели с восторгом. Как бы то ни было, остается Дуайт; не далее как минувшей осенью, как раз перед болезнью Фанни, он объявил, что жить без нее не сможет, что готов бросить университет и сделаться привратником в ее доме, ее буфетчиком – кем угодно, лишь бы иметь счастье видеть Фанни, поскольку она – прекраснейшее из творений Господа Бога. Юноши не говорят подобного женщинам, оскорбляющим взоры. Правда, с тех пор Фанни почти не виделась с Дуайтом: чуть ли не сразу ее свалила болезнь, – зато Дуайт приезжал в Лондон, уже когда она выздоровела, и ужинал с нею. Всего один раз – ну так что же? У него экзамены в Оксфорде. Или (под ледяным, пристальным взглядом Фанни засомневалась) дело не в экзаменах?
Сэр Стилтон – равнодушный, невозмутимый – сидел напротив, но Фанни его словно не видела. Невозможно, думала она, менее чем за полгода столь катастрофически измениться: так не бывает, чтобы за короткий срок прекраснейшее из творений Господа Бога превратилось в оскорбление для взоров. Или бывает?
Сэр Стилтон, отвратительный мужлан, однако, не унимался:
– Теперь, когда дни любви для вас прошли безвозвратно…
Не все же ему перебивать Фанни – на сей раз она оборвала тираду, слишком сильно задетая, чтобы помнить об осмотрительности.
– Ради бога, объясните, – воскликнула она, и вспыхнула, и вскинула подбородок (то есть подставила под бесстрастный взгляд именно те телесные локации, к которым Елена советовала применить экстракурс процедур), – почему вы решили, будто они прошли, да еще и безвозвратно? Откуда вам знать – быть может, я прямо сейчас переживаю период, который вы назвали днями любви?
5
Стихотворение Мэтью Прайора (1664–1721), посвященное леди Маргарет Кавендиш-Харли, герцогине Портлендской, в детском возрасте; представляет собой совет молиться Богу и слушаться родителей. Лорд Кондерлей заменил имя Мегги (уменьшительное от Маргарет) на Фанни.