– Ты смышленый мальчишка, Уолт. Вполне возможно, для тебя еще не все потеряно.
– Вы же понимаете, речь не только обо мне. Есть ведь еще и миссис Виттерспун. Последние две недели у нее, похоже, сплошная истерика. Вот сейчас, пожалуйста, если я, конечно, не ошибаюсь, она валяется там на газоне в луже.
– Я не намерен оправдываться за то, что не нуждается в оправданиях. Я делал то, что было нужно, и столько, сколько было нужно. Но теперь пора открывать новую главу. Демоны улетели, и ночь, сковывавшая душу, рассеялась. – Мастер сделал глубокий вздох, вынул из карманов руки и крепко взял меня за плечи. – Так что скажете, молодой человек? Готовы ли вы показать миру, на что способны?
– Готов, хозяин. Спорьте на что хотите, готов. Вот найдите мне, где выступать, и я ваш, пока нас не разлучит смерть.
Мое первое публичное выступление состоялось 25 августа 1927 года, в Канзасе, в Ларнеде на ярмарке, и аттракцион мой назывался «Уолт, Чудо-мальчик». Трудно себе представить более скромные для дебюта подмостки, однако и там события приняли такой оборот, что первое выступление едва не обернулось для меня лебединой песней. Не то чтобы я плохо выступил и за это меня освистали, но толпа на ярмарке собралась до того злобная и крикливая, столько в ней было пьяных и крикунов, что если бы не реакция мастера, не видать бы мне следующего дня.
За пустырем возле сельскохозяйственной выставки, куда выходили задами клетушки с призовой кукурузой, с коровой о двух головах и шестисотфунтовым боровом, нам выделили огороженный веревками участок, и, помню, дорога вдоль них до крохотного пруда, где по грязной зеленоватой воде плавала белая пена, показалось мне длиной, наверное, в полмили. Несоответствие между убожеством декораций и тем, что должно было произойти, было потрясающее, но мастер хотел, чтобы я начинал с малого и чтобы фанфар и шумихи было как можно меньше.
– Даже Тай Кобб играл в дворовой команде, – сказал он, когда мы выгружались из «крайслера» миссис Виттерспун. – Нужно что-то иметь за спиной. Выступи хорошо здесь, а через несколько месяцев подумаем о большой сцене.
К сожалению, скамеек в поле не поставили, ноги у зрителей, заплативших с носа по десять центов, устали, они злились, и, к тому времени, когда я появился, им уже казалось, будто их хорошенько надули. Толпа собралась лбов так в шестьдесят – семьдесят, и были они там все, как один, в комбинезонах и фланелевых рубахах – ни дать ни взять делегаты Первого Международного Слета Козлов. Половина держала в руках коричневые пузырьки вроде как с пектуссином, а на самом деле скорей с жидкостью для сортира, другая половина свою дозу уже приняла и глядела, где бы добавить. Когда мастер Иегуда вышел к ним в своем черном смокинге и шелковом цилиндре, они разразились смешками и хамскими шуточками. Возможно, им не понравился его костюм или венгерско-бруклинский выговор – не знаю, но знаю отлично, что, когда появился я, раздражение только усилилось, поскольку хуже того наряда, в который я был одет, не знала история шоу-бизнеса: на мне была длинная белая рубаха, кожаные сандалии и пеньковая веревка вместо пояса, отчего я казался похож на уменьшенную копию Иоанна Крестителя. Мастер утверждал, будто вид у меня и должен быть «не от мира сего», а я в такой хламиде чувствовал себя полным идиотом и, услышав, как один из этих клоунов в толпе орет: «Уолт-чудо-девочка», понял, что думаю так не один.
Я сумел найти в себе мужество и начать только лишь благодаря Эзопу. Я знал, что он на меня откуда-то смотрит, и не хотел его подводить. Эзоп верил в мою звезду, и что бы там ни подумали эти тыквоголовые, на них было наплевать, а перед моим братом у меня были обязательства. Потому я подошел к пруду и сделал свое «руки-в-стороны-и-в-транс-брык», стараясь закрыться и не слушать издевательских выкриков. Я услышал несколько изумленных возгласов, когда тело оторвалось от земли, – но смутно, только очень смутно, ибо я уже плыл в другом мире, отгороженный от друзей и врагов светом подъема. Выступал я впервые в жизни, однако задатки скомороха у меня были от рождения, и я непременно завладел бы этой толпой, если бы не один кретин, которому взбрело в голову швырнуть в меня бутылкой. В девятнадцати из двадцати случаев снаряд не попадает в цель, но тот день будто нарочно был создан для неудач и провалов, так что эта чертова дрянь долбанула меня точно по кумполу. Я выпал из транса и не только из транса (я потерял сознание) и, не успев понять, что происходит, уже пускал пузыри посреди этой задрипанной лужи. Не будь мастер на стреме и не нырни за мной, не побоявшись испортить парадный костюм, так бы я и пошел ко дну, как мешок с медяками, а мой первый низкий поклон перед публикой стал бы последним.
Мы с позором покидали Ларнед, а вслед нам летели камни, куски арбуза и яйца. Никого там, кажется, не взволновало, что я едва не погиб, и все хохотали, глядя, как мастер, не дав мне до смерти нахлебаться вонючей воды, уносил меня в надежное место, то есть в машину миссис Виттерспун. Он бегом бежал со мной по полю, и я, еще не пришедший в себя, болтался у него на руках, как мокрая кукла, кашлял и плевался водой, и заблевал ему всю рубашку. Из слов, летевших нам вслед, я расслышал тогда немногое, однако достаточно, чтобы понять, что мнения разделились. Одни, встав на позиции церкви, громко кричали, будто мы заодно с дьяволом. Другие обзывали нас обманщиками и шарлатанами, а у третьих никакой позиции не было. Они вопили исключительно развлечения ради, радуясь случаю поучаствовать в травле, и просто злобно, без слов, улюлюкали. К счастью, машина у нас стояла сразу возле веревочного ограждения, и мы успели влезть в нее, прежде чем эти ублюдки кинулись догонять. Едва мы отъехали, в заднее окошко вмазались несколько яиц, однако стекло не разбилось, выстрелов не последовало, мы ушли живыми и невредимыми, так что, насколько я теперь понимаю, нам тогда все же здорово повезло.
Мы проехали мили две, не меньше, и только тогда собрались с духом, чтобы что-то сказать. К тому времени Ларнед уже остался позади, и мы неслись мимо ферм и пастбищ по ухабистому проселку, подскакивая на всех кочках, и все на нас хлюпало. На каждой очередной рытвине из карманов на роскошную обивку машины миссис Виттерспун выплескивалась очередная порция прудовой водички. Конечно, сейчас это все звучит очень даже смешно, но в тот день лично мне было не до смеха. Я сидел, исходил паром на переднем сиденье «крайслера» и пытался не злиться, а понять, где что было не так. Обвинять мастера, несмотря на его очевидные ошибки и просчеты, мне казалось нечестно. Конечно, придумал все он, но я с самого начала знал, что он не прав, и, значит, сам виноват. Нечего было лезть в эту задницу, участвовать в неподготовленной игре. А когда все сказано, сделано и я уже вышел на линию, я сам должен был держать оборону.
– Ну, партнер, – сказал мастер, изо всех сил постаравшись выдавить из себя улыбку, – поздравляю с вступлением в мир шоу-бизнеса.
– Не было там ни шоу, ни бизнеса, – сказал я. – Оскорбление словом и действием, вот что там , было. Нарвались на засаду, чуть было без скальпов не остались.
– Обычные издержки, малыш, толпа непостоянна. Когда занавес пошел вверх, никогда заранее не знаешь, что будет.
– Не хочу показаться невежливым, сэр, но все это пустые слова.
– Надо же, – сказал он, забавляясь моим нахальством. – Молодой человек изволит сердиться. Ну и какие же слова показались бы вам весомыми, мистер Роули?
– Такие, от которых есть польза. Чтобы не повторять ошибок.
– Мы не сделали никаких ошибок. Мы выступили перед паршивой аудиторией – вот и все. Но в жизни иногда везет, а иногда нет.
– Ни при чем тут никакое везение. Мы все сегодня сделали не так и поплатились.
– А по-моему, ты сегодня был великолепен. Если бы не та бутылка, успех потянул бы на четыре звезды.
– Если бы не костюмчик. Если честно, зафигачил бы я его куда подальше. В жизни не видел такого безобразия. Не нужно нам «не от мира сего». У нас весь номер такой, так чего еще сбивать народ с толку, наряжать меня, будто какого пай-ангелочка. Это же злит. Это же будто мы сразу говорим, что я их лучше.
– Ты действительно лучше, Уолт. Никогда не забывай об этом.
– Может, оно и так. Но если им дать это понять, нам крышка. Они же настроились против меня, когда я еще и не начал.
– Костюм тут ни при чем. Они были пьяные, набрались до бровей. Такие косые не смотрят, в