Каменский Анатолий Павлович
Мистер Вильям, пора!
Анатолий Каменский
Мистер Вильям, пора!
I.
Из автомобиля вышли два человека в котелках и широких демисезонных пальто. Один -- высокий, с черными подстриженными усами, другой -- маленький, без усов, но с необычайно густыми баками и бородой, окаймлявшими его темное, морщинистое, страшно добродушное лицо английского или шведского моряка. У высокого дымилась в зубах длинная светло-коричневая сигара, у маленького -- коротенькая, дочерна обкуренная трубка. Вошли они в подъезд немного странно, взявшись по-детски за руку, и маленький, уже совсем по-детски, впереди большого.
-- Дайте нам, пожалуйста, хороший номер в две комнаты, с ванной и телефоном, -- сказал большой управляющему гостиницы. -- Вот вам моя карточка для общего списка в вестибюле. А это мой секретарь -- мистер Вильям. Впрочем, и на карточке лучше приписать: "Василий Лукич Кандауров и секретарь".
Прибывшие поднялись вместе с управляющим в третий этаж. Главный швейцар с двумя помощниками, свободный рассыльный, нижний телефонный мальчик и мальчишка от занятого лифта -- с одинаковым любопытством проводили Кандаурова и его спутника глазами.
-- Сущая обезьяна, -- сердито произнес швейцар. -- Подумаешь, лень трубку изо рта вынуть.
-- Что-то и я таких совсем не видал, -- сказал рассыльный. -- По-моему, и есть обезьяна.
Между тем Василий Лукич Кандауров и мистер Вильям стояли в своих пальто и котелках посреди двенадцатирублевого номера с отдернутой портьерой в спальню, с полуоткрытой дверцей в уборную, откуда виднелся краешек мраморной ванны и блестящий никелированный душ.
-- Вполне удовлетворительно, -- говорил Кандауров. -- Будьте добры получить мой паспорт. Мистер Вильям пользуется особой привилегией проживать без документов во всех городах Старого и Нового Света. Впрочем, на всякий случай я могу вам предъявить расписку его прежнего патрона в получении от меня за него десяти тысяч долларов чистыми деньгами. Мистер Вильям! -- с особой интонацией и уже по-английски докончил он. -- Угодно вам познакомиться с господином управляющим отеля?
-- Э, -- неопределенно произнес маленький человек, не выпуская трубки изо рта.
-- Познакомьтесь, прошу вас! -- властно проговорил Кандауров.
Мистер Вильям нехотя улыбнулся, придержал одной рукой трубку и быстро протянул другую руку управляющему.
Тот все еще недоумевал.
-- Да, да, -- сказал Кандауров, -- неужели вы не видите? Конечно, обезьяна. Американский шимпанзе семи лет. Для вашего окончательного успокоения я попрошу вас заглянуть к нам вечером, когда мы будем ложиться спать. Будем завтракать, милый Вильям? -- опять с особой интонацией спросил он на английском языке.
-- О, yes! -- радостно и певуче отозвалась обезьяна, быстро пряча потухшую трубку в карман и улыбаясь до ушей огромным ртом, полным желтых зубов.
II
Подали ветчину, ростбиф, осетрину по-русски, сыр честер, водку и джин. Мистер Вильям, нетерпеливо ходивший по комнатам и машинально изучавший их убранство, тотчас же сел за стол и быстро засунул салфетку за воротничок.
-- Я вижу, вы очень проголодались, милый Вильям, -- сказал Кандауров, садясь напротив, -- возьмите ветчину. Но прежде всего по рюмочке, конечно. -- Он налил рюмку водки себе, рюмку джину секретарю. -- С приездом, дорогой друг!
Мистер Вильям запрокинул голову, охотно проглотил джин и, наложив себе полную тарелку ростбифа и ветчины, стал резать их вперемешку кусками и отправлять в рот.
-- Вы больше не нужны, -- сказал Кандауров лакею, медлившему уходить.
-- Виноват, -- ответил лакей и ушел.
Движения рук обезьяны, рук в великолепных манжетах с золотыми запонками, были вполне размеренны, точны и только немного поспешны. Челюсти смыкались без чавканья, пища проглатывалась аккуратно, и в маленьких, близко поставленных глазках горел какой-то сдержанный, культурный, почти человеческий огонек.
-- Еще по рюмочке, Вильям! -- сказал Кандауров. -- Слышите, Вильям!
По второму окрику обезьяна положила ножик и вилку и налила водки хозяину и джину себе. Потом ели сыр и пили кофе, принесенный лакеем в машинке с краном и со свистком, причем кофе разливал сам мистер Вильям.
-- Какая же это, к лешему, обезьяна, -- говорил в коридоре лакей. -- У него только обличье обезьянье, да и то -- голова напомажена, с пробором, духами разит, как от настоящего господина, и водку хлещет, что твой гусар. Опять же у обезьяны хвост.