Казалось бы, падение империи Дария должно было пагубно сказаться на этих рассеянных в далеких краях колониях, которые отныне оказались оторванными от своей родины. В действительности случилось, скорее, обратное, — маги нашли в диадохах чуть ли не столь же заботливых покровителей, каковыми были для них Великий царь и его приближенные. После распада империи Александра можно видеть, как в Понте, в Каппадокии, в Армении и в Коммагене устанавливаются династии, с охотой возводившие свои генеалогии к Ахеменидам. Независимо от того, действительно ли эти семейства являлись иранскими или нет, — их предполагаемое происхождение обязывало их почитать богов своих мнимых предков. В противоположность греческим правителям Пергама или Антиохии, они воспроизводили древние традиции как в религиозной, так и в политической сфере и облекали себя своего рода аристократическим достоинством, чтобы во всем походить на древних властителей Азии. Феодальная аристократия, управлявшая страной, также принадлежала или претендовала на принадлежность к древней нации завоевателей. Главы кланов, по крайней мере, в пределах Армении сохранявшие в процессе всех преобразований и перемен вплоть до Юстиниана наследственный титул «сатрапов», гордо соблюдали и старинную веру своих пращуров. Не выказывая никакой враждебности к иным религиозным культам, отправляемым в их государстве, эти правители и сановники из их окружения оказывали, тем не менее, особое покровительство храмам маздеистских божеств. Они все еще отдавали дань поклонения Оромазду (Ахура Мазде), Оманосу, (Воху Мане), Артагнесу (Веретрагне), Анаит (Анахите) и другим богам. Особенной их благосклонностью пользовался Митра; монархи питали к нему в некотором смысле личное расположение, о чем свидетельствует имя Митридат, часто встречающееся во всех династиях. Очевидно, Митра оставался для них, как и для Артаксерксов и Дариев, богом, дарующим победу государю, выражающим и поддерживающим законную власть. Это почтительное отношение к обрядовой практике персов, унаследованной от легендарных предков, идея благочестия, как опоры трона и условия всякого успеха, ясно прослеживается в высокопарной надписи, высеченной на монументальном надгробии, которое Антиох I Эпифан из Коммагены (69-34 гг. до н. э.) повелел воздвигнуть себе на отроге Тавра, откуда открывается вид вдаль на долину Евфрата. Барельеф изображает правителя в торжественном облачении с высокой тиарой на голове, держащим в левой руке скипетр и пожимающим правую руку Митры; чело его украшает нимб с лучами в напоминание о союзе, который он заключил с этим богом. (Рис.1)
(Рис.1. Митра и царь Антиох).
Правитель Коммагены, со стороны матери являвшийся потомком Селевкидов из Сирии и возводивший свой род по отцу к Дарию, сыну Гистаспа, сливает воедино память о своем двойном происхождении и ставит в один ряд персидских и эллинских божеств и обряды точно так же, как в его роду имя Антиох перемежалось с именем Митридат.
Подобным же образом, в соседних областях правители и иранское духовенство в разной степени подверглись влиянию греческой цивилизации. При Ахеменидах любой народ, проживавший между Понтом Эвксинским и Тавром, благодаря терпимости центральной власти имел возможность сохранять свои местные культы, равно как и свой язык и свои собственные обычаи. Но во время великой смуты, вызванной крушением персидской империи, все политические и религиозные барьеры исчезли, разнородные расы внезапно вынуждены были войти друг с другом в соприкосновение, и, в результате, внутренняя Азия прошла через этап синкретизма, аналогичный тому, который мы можем более ясно наблюдать в Римской империи. Сближение всех теологий Востока и всех греческих философских систем породило самые неожиданные сочетания, и соперничество между этими разнообразными учениями сделалось чрезвычайно активным. Многие из магов, расселившихся по территории от Армении до Фригии и Лидии, разумеется, отбросили в то время всякую былую сдержанность, занялись оживленной пропагандой, и, так же, как и евреям в ту эпоху, им удалось объединить вокруг себя некоторое количество прозелитов. Позднее, преследуемые христианскими императорами, они, так же, как и знатоки Талмуда, были вынуждены возвратиться к своей былой односторонности, замыкаясь во все более неприступном ригоризме.