Однако, как могла бы сказать Элли Смит, он больше не в Мичигане. Он уже бросил попытки понять, какова истинная природа этого места. Единственными подходящими словами здесь были те, что он услышал в «Сумеречной зоне». «Иное измерение». Что бы это ни значило.
Он взобрался по лестнице в свою квартиру. В гостиной было темно и холодно — как и всю эту осень. Военные обещали протянуть высоковольтную линию с юга, но он в это поверит, только когда увидит. А пока же было холодно, а зимой станет ещё холоднее. Они бы все перемёрзли, если бы не достигнутые соглашения.
Диван-кровать был разложен и завален одеялами — всеми одеялами, что у него были. В тот краткий период в июне, между самим событием и военной оккупацией, ему достало соображения прикупить штормовой фонарь и запас лампового масла для него. Фонарь давал ему лишние полчаса света каждый вечер. Достаточно света, чтобы читать. Прокторы конфисковали не все книги в городе — остались личные библиотеки, включая его собственные семь полок, набитые книгами в мягких обложках. Он перечитывал Марка Твена — в сложившихся обстоятельствах это поднимало дух.
Он поел холодного консервированного супа. Прокторы выдавали «пайковые купоны», отпечатанные мимеографом на тряпичной бумаге; их обменивали на еду в пункте раздачи на стоянке супермаркета. Декс истратил свои купоны в начале недели, но берёг нескоропортящиеся продукты. Воду привозил грузовик к зданию мэрии; народ выстраивался в очередь со старыми молочными бидонами, походными термосами и другими ёмкостями, удобными для переноски. Ждать приходилось обычно около часа, и вода попахивала бензином.
Он не принимал горячего душа с июня. Оказалось возможным, как Декс убедился сам, держать себя в чистоте с помощью тряпочки, маленького кусочка мыла и кувшина воды комнатной температуры, но удовольствия в этом не было никакого. Душ уже начал ему сниться.
Он читал в сгущающихся сумерках, пока не стало слишком темно, потом отложил книгу и стал смотреть в окно на то, как наступает ночь. Набежали облака, поднялся ветер. Улица засыпана опавшими листьями. Никто не убирал и не сжигал листья в этом году. Город выглядел опустившимся и неряшливым.
Сегодня он не зажигал штормовой фонарь. Когда в комнате стало темно, когда погрузилась во тьму улица, он переоделся в чёрную футболку, джинсы и синий плащ. Он сунул банку супа в один карман, две банки апельсиновой шипучки в другой. После секундного раздумья, добавил к ним бутылочку аспирина.
Насколько Декс мог судить, все соблюдали комендантский час. Было лишь несколько исключений. В июле двадцатисемилетний мужчина по имени Сигрэм был застрелен, когда пытался ночью пробраться через весь город, чтобы нанести визит подруге. Его труп был выставлен на обозрение у мэрии на три жутких дня.
С тех пор патрули несколько ослабили бдительность, но Декс всё равно был предельно внимателен, выходя из подъезда на продуваемую ветром улицу.
Ветер — это хорошо. На фоне скрипа деревьев и шороха всех этих сухих листьев не будет слышно звуков его передвижения. Уличного освещения не было, лишь случайное мигание свечных огней за задёрнутыми шторами окнами; это тоже было неплохо. Он проследовал вдоль линии живых изгородей к Бикон-стрит и внимательно огляделся, прежде чем перебежать через перекрёсток к углу парка Пауэлл-крик. Парк был хорошим прикрытием, но рискованным местом для прогулок в темноте. Он старался держаться едва различимой светлой дорожки.
Он нырнул под иву, когда военный патруль с Оук-стрит свернул за угол у тёмного здания начальной школы, хрустя колёсами по опавшим листьям. Сидящий рядом с водителем солдат осматривал тротуары, освещая их ярким прожектором. Декс, скорчившись, застыл и старался пореже дышать, пока не стих звук мотора и не померк свет прожектора.
Затем он перешёл улицу к маленькому деревянному домику с заросшей лужайкой, обошёл его и спустился по короткой лестнице с бетонными ступенями к двери в подвал. Он шёл по памяти; в темноте он практически ничего не видел. Деревья шипели на ветру в черноте заднего двора. На пальто упали первые капли дождя; воздух на губах был холоден и влажен.
Он открыл дверь, не постучав. Когда он плотно закрыл её за собой, он чиркнул спичкой и коснулся ей огарка свечи.
Подвальная комната без окон. Бетонный пол. Стопки одеял, консервные банки (по большей части пустые), несколько книг, примус.
На полу матрас, а на матрасе — Говард Пул. Его глаза закрыты, лоб в испарине.
Декс вздохнул и принялся вытаскивать банки из карманов пальто. Услышав возню, Говард повернул голову и посмотрел на него.
— Это я, — сказал Декс.
Молодой человек кивнул.
— Пить, — сказал он.
Декс вскрыл панку шипучки и вложил в руку Говарда две таблетки аспирина. Рука была горячая, но, вроде бы, не настолько, как вчера.
Говард страдал от гриппа, который грозил перейти в пневмонию. Декс верил, что кризис миновал, но теперь ни в чём нельзя быть уверенным.
Говард повернул наручные часы так, чтобы на них упал свет свечи, потом медленным, болезненным движением сел.
— Уже комендантский час.
— Ага.
— Рискованно сюда приходить.
— Я не хотел, чтобы за мной проследили.
— Думаешь, могли бы?
— Утром приходила пара прокторов. Они знают твоё имя, знают, что ты работал на заводе и снимал комнату у Эвелин. Всё чинно-благородно, никакого давления. Но один из них пошёл за мной на работу. Я подумал, что лучше прийти сюда, когда стемнеет.
— Господи. — Говард перевернулся на бок.
— Всё не так плохо, как тебе кажется. У меня не сложилась впечатления, что они за тобой охотятся. Просто забрасывают удочки.
Говард вздохнул. Он выглядит уставшим от всего этого, подумал Декс: вымотанным болезнью, холодом, необходимостью прятаться.
Уже через десять дней после того, как в Ту-Риверс вошли танки, военные объявили, что имеют желание поговорить с сотрудниками Лаборатории физических исследований Ту-Риверс. Говард решил не высовываться. Потом лейтенант Bureau de la Convenance Religieuse, человек по имени Саймеон Демарш, занял пансион Эвелин и превратил его в свою штаб-квартиру. И Говарду пришлось пуститься в бега.
Дом, в котором они находились, официально пустовал. Он принадлежал Полу Кантвеллу, аудитору, который, когда всё произошло, был с семьёй во Флориде.
Говард нашёл на столе наверху старые недействующие водительские права и пользовался ими, выдавая себя за Кантвелла при раздаче пайков. Когда он слёг с гриппом (какой-то его разновидностью, появившейся вместе с танками: им болела половина города), Декс пользовался ими, чтобы получать двойной паёк — рискованное дело, поскольку за накопление продуктов и подделку документов в военное время полагается смертная казнь.
Говард рассеянно забормотал:
— Я видел сон, когда ты пришёл. Что-то про Стерна. Он был в здании, где всё было покрыто драгоценными камнями. Но я не помню… — Его голос затих.
Снова Стерн, подумал Декс. С тех пор, как его начало лихорадить, Говард часто говорил о своём дяде Алане Стерне — который был движущей силой Лаборатории физических исследований Ту-Риверс и который, предположительно, погиб во время катастрофы. Лихорадка будто оживила воспоминания о нём в голове Говарда.
— Женщина, — тихо сказал Говард, явно в бреду. — Женщина ответила на звонок.
Декс открыл банку супа и вложил ему в руку ложку. Пальцы Говарда сомкнулись на ней спазматически, рефлекторно.
— Когда я позвонил ему в Ту-Риверс, — говорил Говард. — Женщина…
— Это важно?
Вопрос, казалось, прояснил его разум. Он виновато улыбнулся Дексу.
— Не знаю. Может быть. — Он поднёс ложку ко рту. — Холодный суп.