— Так нужно, — тихо сказала Мария-Дева. — Будешь со мною здесь на молитве до часа полуночного…
И ласково кивнув мне и Арраиму, Она ушла с женщинами и Иоанном в чащу деревьев на молитву.
— Идём Аргивянин, занесём на свиток памяти нашей грядущее Таинство, — сказал мне Арраим. — Ибо вот — время уже близко…
— О! Господин мой! — вдруг вздохнул глубоко Арраим и простёрся ниц.
И я, Фалес Аргивянин, на фоне заалевшего неба узрел дивную, незабываемую картину: два ока гигантских, каждое с крылами, занимавшими четверть небосклона; крылатые, дивные очи с непередаваемой силой тревожного, страстного ожидания неподвижно глядели на скалу, заключавшую в себе гроб Распятого; а над очами подымался лоб, увенчанный золотыми волосами, и были волосы те звёздными нитями всего Космоса, всей Вселенной, ниспадая в бездны Мироздания; уста были как систрум семиструнный, звучащий вечною хвалою Единому Творцу. И видел я, Шалее Аргивянин, что нет преград для гигантских очей и что смотрят они в самую глубь скалы, наблюдая там нечто дивно-страшное, ради чего стоило ожидать мириады вечностей, ушедших на закат; и было в Таинстве, заключённом в недра скалы, что-то, свершения чего всем существом страстно хотелось дивному владельцу гигантских крылатых очей, одетому в миры Вселенной.
И понял я, Фалес Аргивянин, что странная судьба моя послала мне неизреченную минуту лицезрения самого Демиурга, Люцифера Сладчайшего, Денницы Пресветлого, Сына Первородного Ипостаси Триады Первичной.
— О, Свет Первозданный, День Проснувшийся, Первородное Дитя Творения, Отец Стихии Огненной, прими поклонение моё! — возгласил я, Фалес Аргивянин, от полноты сердца моего, не в силах будучи отвести глаза мои от очей дивных, в глубине коих видел я родину душ человеческих, в том числе и колыбель свою, Фалеса Аргивянина.
И вот — за могучей главою Денницы вспыхнул как бы свет великий, и зароились в том свете неисчислимые когорты сверхчеловеческих Эволюции, и ушёл свет тот, дорога эта блистающая в такие глубины Беспредельности[122], которые ни разу ещё не овевал мыслью о них разум даже Великого Посвящённого. Не было конца ленте этой — радуге Творения, блещущей всеми цветами мира Солнечного, и знал я, Фалес Аргивянин, что конец радуге этой — только там, у Престола Неизреченного…
И увидел я, Фалес Аргивянин, около лежавшего во прахе Арраима Четырежды Величайшего двух существ дивных, небесной красоты; и были у них крылья за плечами, чёрные с голубыми полосами; они склонились над Арраимом и что-то ласково шептали ему. И дано было мне, Фалесу Аргивянину, понять, что существа эти — сыны подлинной расы Арраима[123]; и поднялся он, и первый взгляд его, брошенный на меня, был исполнен изумления.
— Как! — воскликнул он. — Ты, человек, видел Люцифера Светоносного и всё ещё таишь Луч Жизни в теле своём?
И выпрямился я, человек Фалес Аргивянин, сын Персти Матери-Земли, и гордо ответил Арраиму:
— Что может мне, человеку Фалесу Аргивянину, сыну Земли, сделать Светоносный Денница, если я сидел в полном сознании своем одесную самого Бога в саду Магдалы?!
И низко склонился предо мною Четырежды Величайший.
— Воистину, — прошептал он, — Земля в лице твоём, мудрый Аргивянин, победила Космос силою Бога Единого… Не я теперь поведу тебя, Аргивянин, — продолжал он, — а тебя прошу вести меня дальше, где должны мы узреть Проснувшегося…
И я, Фалес Аргивянин, смело пошёл вперёд. А кругом — хотя уже настала ночь — не спало ничто, а всё как бы притаилось, ожидая свершения Таинства великой победы Духа над Плотью в недрах её.
Перед пещерой запечатанной спали римские воины, не видя, как свет золотистый тонкими лучами изливался уже сквозь расщелины приваленного камня.
Тишина вокруг была несказанная. И горели на небосклоне попрежнему крылатые очи, и по-прежнему дорогой радужной уходили ввысь сонмы Эволюций высших, и духи стихий, собравшись вокруг, пели неслышными голосами гимны гармоний бесконечных.
И раздался в тиши один только звук — высокий, чистый и нежный, раздался и замолк. Возник снова — ещё чище, ещё нежнее… И вдруг волною полились, братья и сестры[124], звуки, но не торжествующие, как думаешь ты, Эмпедокл, а нежно и тихо славословящие. То был не гимн победно торжествующий, а любовное возвращение Бога Распятого к распявшей Его плоти человеческой; не торжество звучало, а Всепрощение, ибо вот — какая же победа может быть у Господа Всемогущего и Всесильного?
122
Беспредельность — фундаментальная категория оккультной философии, вмещающая идею бесконечности: а) сложноорганизованного (непрерывно и дискретно, параллельно и вложенно) пространства-времени, б) форм существования материи и жизни, в) эволюции всего сущего, эманирующего из совершенной полноты Абсолюта.
123
Сыны подлинной расы Арраима. — По-видимому, речь идет о человечестве Венеры, пребывающем в следующем по отношению к земному (т.е. пятом, по теософскому исчислению) цикле развития.