— Блеск и нищета, — вздохнул дон Энрике, — Я понял разницу. А дальше?
— Дальше? Вы даете обет… безбрачия… выражусь мягче, чем Устав, ибо очень сомневаюсь в…целомудрии, — лукаво сказал Арамис, и дон Энрике слегка покраснел и смущенно улыбнулся, — А мы любили прекраснейших женщин и были любимы ими. И наконец, ваш третий принцип — послушание.
— Разве у Тревиля и Д'Артаньяна, его преемника, мушкетерских капитанов, по доблести и рейтингу равных Великому Магистру, не было дисциплины? Разве приказ капитана — не закон для мушкетеров? Разве вы, господа мушкетеры, были разнузданной ордой, а не высокоорганизованной боевой единицей?
— И Тревиль, и Д'Артаньян были очень строги в этом вопросе. Но чем бы тогда мы отличались от тех же гвардейцев или уважаемой испанской пехоты, грозной силы вашего доблестного батюшки? Все, что мы сделали за эти тридцать лет существования нашего дружеского союза, все, чем мы можем гордиться, мы сделали не по приказу, а по собственной инициативе! Вопреки Ришелье, вопреки Мазарини, вопреки всем врагам и ловушкам. Богатство… скажем лучше — видимость богатства. Любовь. Инициатива. Это очень отличается от бедности, послушания и целомудрия.
— Показного, — пробормотал дон Энрике.
— Я в этом не сомневаюсь, — заявил Арамис, — Но любовь у нас была не показной! Да и можете ли вы представить бедных, послушных и целомудренных мушкетеров? Нонсенс, черт побери! Les enfants terribles былых времен!
— И все-таки эти принципы относятся только к ЧЕТВЕРКЕ, а не ко всем мушкетерам вообще.
— Я говорю о НАС. О себе и о своих друзьях. Да о ЧЕТВЕРКЕ. Обо всех мушкетерах пусть заботится мой друг Д'Артаньян, это его прямая обязанность. Я лично за нынешних не в ответе. Но суть-то вы поняли?
— Да, Арамис. Когда-то в детстве я считал за великую честь взглянуть на кого-нибудь из вас хоть одним глазком. Я и представить себе не мог, что судьба сведет меня с вами. Я очень хочу… чтобы вы — все, все — понимаете, ВСЕ ЧЕТВЕРО жили долго и счастливо и перешагнули рубеж Семнадцатого Века!
— Семнадцатый Век — хоть и шагнул за половину, но на это я не рассчитываю. Вот вы встретите тысяча семисотый год, дон Энрике де Кастильо. Вы будете даже моложе чем я сорок лет спустя, когда родится новый, Восемнадцатый Век.
— Это если мне очень повезет, — сказал дон Энрике, — Вы знаете, какой у нас образ жизни — перманентная война с мусульманами — арабами и турками! До сорока доживу, и то Слава Богу! Потому что средняя продолжительность жизни у нас, по статистике орденских архивов…
Арамис жестом остановил его.
— Вы-то как раз перешагнете рубеж веков. В двадцать лет считаешь, что впереди у тебя вечность. Вы и жить-то только начинаете. А мы, юный паладин, не дотянем до Восемнадцатого Века. Мы уже перешагнули рубеж средней продолжительности жизни — по статистике. И многие наши ровесники, люди нашего поколения, уже стали бесплотными тенями. И друзья, и враги… Людовик Тринадцатый, Рошфор, лорд Уинтер — всех и не перечислишь. Мы и так, может быть, зажились на этом свете…
— Не говорите так, — попросил дон Энрике.
— Мы родились в Семнадцатом Веке, ему принадлежим, в нем и останемся. Хотя… это не лучший век в истории человечества. Сплошные войны, мятежи, революции…
— Быть может, следующий будет счастливее? В нем не будет Кромвеля, Тридцатилетней войны, Порохового заговора и политических убийств, таких как смерть Генриха IV, кровавых казней, которыми потряс Европу Ришелье… Быть может — это будет Век Всеобщего Мира, которого нам пока никак не добиться. Но мечту рожденных в Семнадцатом Веке осуществят люди Восемнадцатого Века! Они будут лучше нас. Цивилизованнее, гуманнее, просвещеннее, милосерднее!
— Вы в это верите? — спросил Арамис.
— Я верю в прогресс! Сравните наш век и прошлый! Разве вы не чувствуете смягчение нравов, разве мы не стали более цивилизованными? Инквизиция, позор и ужас Испании, надеюсь, останется в Семнадцатом Веке, мы не потащим ее в будущее. Варфоломеевская ночь в нашем веке уже невозможна.
"Вот так и Рауль год назад наивно выразил надежду, что Людовик когда-нибудь отменит сметную казнь во Франции. Как жаль… Разбивать иллюзии таких мальчишек".
— Мы становимся лучше, не правда ли? — спросил Энрике.
— Кто — мы?
— Мы все. Жители Земли.
— Отчасти вы правы. Но человечество идет к совершенству слишком медленно. Впрочем, до начала Восемнадцатого века еще четыре десятилетия, грубо говоря. Мечтайте о фейерверках, праздниках и пышных торжествах, которыми мир встретит новый век.[8] У вас все в будущем.
— А у вас все в прошлом?
— У меня? У меня остался небольшой отрезок времени, и за этот короткий срок я надеюсь изменить мир к лучшему.
— Тогда о чем мы спорим! И я хочу того же! Как же вы хотите изменить мир?
— А вот как, — сказал Арамис и подошел к карте, — Смотрите!
Глава 7. Империя Арамиса
— Видите — здесь была некогда империя крестоносцев. Святая Земля.
— Она потеряна, — вздохнул дон Энрике, — Мы ушли, и те века остались в прошлом.
— А мы ее отвоюем, — сказал Арамис, — Deus vult![9]
— Когда? — спросил рыцарь, — Когда рак на горе свистнет?
— Когда я займу престол Святого Петра, — сказал Арамис ровным тоном, словно речь шла о самом обычном деле.
— Вы хотите стать Римским папой? — дон Энрике широко раскрыл глаза.
— Вы хотите съязвить, дон Энрике? Напомнить мне о пирате Бальтазаре Косса… о Борджиа, о палаче тамплиеров, чье имя мне даже произносить гадко. О папах-преступниках?
— Я вовсе не думал о них, Черный папа. Я просто подумал, что в наше время это недостижимо.
— Все достижимо. И я стану Римским папой. Я, может быть, уже был бы им, если бы не Фуке, с его неуместной верностью юному тирану. Портос был бы герцогом, Луиза — виконтессой. Все разрушено, разбито… Бог свидетель, я для всех старался. Я не знал, как еще им помочь. Своим поступком Фуке убил нас всех. Если что случится со мной или с Портосом — разыщите Атоса, гасконца, Бражелона. Скажите им, что убийца — Фуке! Но Фуке еще не раз пожалеет!
— Вы хотите ему отомстить?
— "Мне отмщение и аз воздам". Бог ему воздаст по заслугам. Судьба его отныне в Божьих руках. Я и пальцем не шевельну, чтобы его вытащить, равно как и не причиню ему вреда. Я не из тех, кто бьет лежачих и глумится над поверженными. Таких мерзавцев мы уничтожаем. Был случай в Англии, когда один негодяй плюнул в лицо пленному королю…
— Расскажите, — попросил дон Энрике.
— Не стоит, — вздохнул Арамис, — Просто не хочу, простите.
— Так вы для друзей этот заговор устроили или во имя человечества?
— Мои друзья — только часть всего человечества. А вы что думали, — усмехнулся Арамис с горькой иронией, — Чтобы потешить собственное честолюбие? Чтобы снискать дешевую популярность? Я сыт по горло этой популярностью… Вы же были в Ванне на крестном ходе. Мне надо, чтобы люди повергались во прах, целуя мою туфлю? Суета сует! Я не ищу земной славы. Но власть над миром — да, власть я должен сосредоточить в своих руках. И власть над миром у меня будет. Вы качаете головой, молодой человек? Вы считаете, видимо, что выстарившийся мушкетер впал в маразм?
— Я не думал… и представить себе не мог, что вы помышляете о таком. И что вам это даст?
— Вот что: восстанавливаем государство крестоносцев. В полном объеме. Стамбул вновь будет Константинополем — но католическим Константинополем. Имея в тылу таких конкурентов, как византийцы или «ромеи», как их называли, крестоносцы, вынужденные, кстати, присягать византийскому императору, допустили ошибку. Иерусалим будет христианским городом. Наши крепости будут восстановлены. А императором возрожденной империи крестоносцев будет Филипп Французский, раз уж Франция для него потеряна. И я возложу корону на его голову. Так начнется ДЕСЯТЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД, раз уж моему приятелю Бофору угодно назвать свой девятым, Бог с ним. Десять — отличное число. Круглая цифра! И эмблема простая — римская десятка. Крест Святого Андрея… Под Андреевским Крестом мы завоюем эту империю!
8
В 1700 г. начнется война за Испанское наследство (1700–1714) между Францией и Испанией. В годы войны за Испанское наследство иезуитский Орден и его разведка в целом действовали на стороне Людовика Четырнадцатого.