И поднявшись, приказала девушке просто захлопнуть калитку и устремилась к дому.
Добираясь до автовокзала, Арония то и дело с тревогой осматривалась. Внутренним взором, конечно - внешне она являла собой эталон спокойствия. И всё же, в кармане она с силой сжимала шёлковую ткань плата - хоть какая-то защита. Но никаких медведей, кошек и Ратоборов поблизости не обнаруживалось. Видно, они отправились готовить свои злокозненные заговоры и преступления против Кубанского Клана и Покона.
Глава 8
Проша
- Здравствуй, Прасковья! - сказал отец. - Ну, вот, теперь я вижу, что ты делом занялась.
- Здравствуй, батько! - ответила девушка и подбежала к отцу, чтобы обнять его. - Так давно не виделись.
Но тот выставил перед собой руки в запретительном жесте и ласково сказал:
- Не пидходь, доню! Ты жива, я мертвый. А то ще останешься туточки невзначай. А тоби там у сэбэ ще богато делов надо зробыть.
Девушка непонимающе остановилась и осмотрелась...
Странное место. Это что, трамвайная или автобусная остановка? Вокруг темень. Только над остановочным павильоном фонарь горит.
Как это - трамвайная? Не было трамваев там, где они с батькой жили. Хаты-мазанки да кони - ездовые и для пахоты - это было. А трамваи и автобусы...
- Ой! - сказала она, вспоминая себя. - Я где? Но вы же, и правда, мой батько Фома? А я - Прасковья. И Лара-Арония тоже, - спохватилась девушка. - А Виктор тогда кто? Тоже мой отец?
- Вот для того-то память и забирается у вмэршего человека - чтобы разумом потом не сдвинулся, - усмехнулся батько Фома - усатый сивый казак невысокого роста в черкеске и мягких яловых сапогах. Его светло-голубые глаза смотрели на неё знакомым пристальным и немного насмешливым взглядом. - Буду говорить с тобой на московитской мове, доню, а то ты уже наш язык запамятовала, мабуть. Но главное не это. Слухай сюда, донюшко! Мне дали немного времени, чтобы напомнить тебе то, чему я тебя когда-то учил. Тебе предстоят трудные времена. Но ты всегда была сильной девкой, Прасковьюшка. И справлялась с тем, что не кажному хлопцу по силам. Помнишь, Проня?
Проня? Прошка! Вспомнила!
И вдруг девушка оказалась в старинной казачьей хате.
И то, что это была знакомая ей хата, отчасти её выручало. Ведь девочка - возрастом лет десяти - уже несколько недель жила с тугой повязкой на глазах. И при этом ей надо было - ничего не разбив и не сдвинув с места - жить обычной жизнью, делая привычную хозяйственную работу: доить корову, цедить молоко, топить печь, готовить в русской печи еду, выпекать хлеб, мыть посуду, а также - вязать чулки, гасить и зажигать лучину, ходить к колодцу по воду. Для этого необходимо было обострить до невероятных способностей собственный слух, осязание, обоняние, интуицию. И даже зрение, которое у неё со временем появилось, несмотря на повязку, но лишь в виде теней и световых пятен. И, может быть, ей скоро даже удастся вырастить себе во лбу третий глаз, о котором так смешно говорил батько. Мол, будэ у тэбэ третье око - будэшь бачить словно сокол. Они почему-то жили в этой хате с ним вдвоём. Нет, она знала почему. Там в станице у них есть ещё большой дом, а в нём живёт вся их семья: мамка Аксинья и ещё пятеро детей, один из которых - её брат-близнец Проня. Но батько Фома "бильше всих" любит её, доню Прасковью. Потому он и взял её с собой на кордон - казачью заставу, где он охраняет границы от набегов черкесов. Только почему-то для этого переодел её в пацанячью одёжу и велел на людях выдавать себя за пацана Прошу, а в последнее время почти всегда зовёт её Проней, а не Прасковьей. Будто она это не она, а её брат-близнец, оставшийся в станице. А ей какая разница. Лишь бы батько - самый лучший пластун сотни - научил её разным пластунским приёмам, которыми она готова была заниматься с утра до вечера. И, к слову сказать, они ей мгновенно запоминались и будто сами собой получались. Он уже научил её рубке лозы. Пока просто так рубать на ходу - мала она пока ещё на коне скакать. И крутке казачьей шашкой тоже научил, которые она уже умела вертеть по две сразу двумя руками. Правда, батько сделал ей пока для этого деревянные шашки - они полегче для её руки. Да и безопаснее. А зря - она ведь ни разу не порезалась на рубке лозы. Кстати, по секрету от батьки Прасковья уже научилась вертеть шашками и с завязанными глазами. И даже рубить лозу. Но с лозой ей не интересно - ведь она сама втыкала эти прутья в землю и знала - где они и какой высоты. А лучше б было видеть их через повязку - третьим глазом. Но этого ещё пока не удавалось - слишком тонка лоза. Вот крупные предметы она уже и так видела - идущую к ней корову или бегущего пса, едущего всадника, дома, плетни и людей.
Кстати, на ходящего по округе мальчонку - с завязанными глазами и с острой шашкой в руках - никто не обращал внимания. Казаки знали, что это Фомы-пластуна мальчонка Прошка, которого он учит своему непростому ремеслу - быть невидимым и уметь отводить глаза. Смену растит. Да у них здесь ещё пара таких же мальчонок бродила - Максима-урядника и Мишки одноногого сынишки, которых старый пластун Георгий себе в ученики отобрал, когда в станице на побывке был. Учит теперь их. Но эти с шашкой не ходят - кишка тонка. Так, понемногу - то с полупустыми ведрами идут, расплескав воду по дороге, то корову Георгия вместе тупо ищут, которая уж к реке давно убрела. Не шибко дело у них это ладилось, хотя за всякий промах Георгий пребольно стегал их по спине тонкой сырой вицей. А Проньку, люди говорят, Фома ни разу не стеганул - так и валялась она, пока не высохла. Пронька сходу всё понимал.
Прасковья уже привыкла, что батьки по несколько дней дома не бывало - то в рейде он, то в засаде, а то в разведке. Таковы будни казачьих кордонов - службу царице нести. Но в этот раз он, отдыхая, пробыл с ней несколько дней. И, не теряя времени, стал учить тому, как преодолеть большое расстояние за короткое время.
- Это просто, доню, - говорил он. - От слухай менэ - сначала ты должна хорошо представить тот путь, который должна преодолеть. Вспоминай на нём всё до мелочи. Особенно - развилки, повороты, переправы через реки, подъёмы и спуски. А главное - вспоминай все заметные отметины на пути - сёла, дома на отшибе, мельницу там, дерево приметное, пугало на чьей-то бахче.