*
… Калитка уплыла из-под руки Мары, и…
… Счастью Марины не было предела. Она незамужем, она свободна, она беременна, она влюблена… сейчас, сейчас она найдет его, и скажет, что им нельзя расставаться, просто он еще не понимает этого, он не знает еще ничего о настоящей любви, а она знает всё. Знает, что любовь не проходит. Всё проходит, а любовь нет. И ребенка надо непременно родить, потому что другого может не быть. Она оттолкнула от себя руку Алона и ушла, не оглядываясь.
Марина скоро нашла его, своего любимого, и они стояли и смотрели друг на друга. «Я так счастлива, – сказала она тихо. – Я скоро рожу ребенка. Но ты не беспокойся ни о чем. Я сама, сама буду любить его». «То есть как? – изумился он. – А как же я? Ты говорила, что любишь меня, а теперь бросаешь? А? А ребенок разве не мой? А?». «Он мой будет. Я могу даже уехать, если ты этого хочешь». «Ты за кого меня принимаешь? Чтобы я! Я!? Отказался от своего ребенка?! Ни-ког-да. Мы поженимся! Да! Что ты так смотришь на меня? Ты мне не веришь? Или ты меня просто испытываешь, и никакого ребенка нет и в помине?..». «А если ребенка нет, то мы не будем жениться? Но он когда-то ведь будет, потом…». «Ну, потом, это потом, это другое дело». И он облегченно улыбнулся.
«Ты слишком переменчив, – сказала она. – И ненадежен. Ты зависишь от слов, которые тебе скажут. А не от сути. Пожалуй, я не выйду за тебя замуж. Но я буду любить тебя всегда. А Алон женится на мне, даже если я сто раз буду беременна».
Ей не хотелось с ним расставаться. Но пришлось. Выбора не было. С виду выбор вроде был, но на самом деле не было. Пусть этот ребенок будет у счастливого Алона.
Но Марина упала, когда побежала искать Алона, чтобы выйти за него замуж. А ребенок… он был еще крошечным комочком, уязвимым от любых сотрясений, нервных и физических, он не выдержал сильного удара и… он успел почувствовать только, что летит куда-то в пропасть, и уже не вернется.
Марина маленькой смерти еще не ощутила, она нашла Алона, выслушала в который раз его признание в любви и шепнула, что тоже ждать не в ее женских силах, и пусть они утром проснутся в райском саду, то есть на его даче.
Через неделю, все еще не зная о маленькой смерти, пребывая словно в полусне в предсвадебных хлопотах, Марина вышла замуж за Алона, чтобы прожить с ним в союзе много лет.
И однажды, ближе к вечеру, когда тьма быстро падает на дома, улицы, скверы и на весь маленький городишко, Мара спешила домой из Клуба пенсионеров, где по четвергам она пела в хоре. Спешила так, что упала, и сильно ушиблась о низкий бордюрчик. Стала подниматься и почувствовала, что ей помогают встать… Женщина в черном капюшоне, сверкая глазами, наклонилась близко, почти прижалась к Маре и спросила: «Ну что, упала? Хочешь попытаться еще раз? А вдруг получится? Ведь всё зависит только от тебя. Не станешь избавляться… Не упадешь… У тебя будет выбор…. между двумя возможностями…», – она захохотала ужасным смехом и глаза на бледном лице сверкали и манили… Мара тонула в ее призывном гипнотическом взоре и хотелось, тянуло сказать: «Да. Да! Я согласна, я хочу! Только, чтобы ребенок у нас был, чтобы он сохранился…».
Но женщина в черном капюшоне не дала ей слова сказать, погрозила длинным пальцем. «Не обманывай себя! Не ребенок тебя волнует, а совсем другое. Вы, женщины, лживые все до одной… Так хочешь, или нет?».
«Нет», – Мара, сопротивляясь исходящей от женщины силе, резко качнула головой и с трудом отступила назад. Их разделило пространство. Ветер закрутился между ними белесым свистящим вихрем, в котором незнакомка растаяла, словно никогда ее и не было на пути Мары.
Мара дошла почти до ворот своего дома, но неожиданно остановилась… и повернула назад. Бегом добежала до того места, где… Там было пустынно и холодно, ветер гонял по асфальту кучки мусора, крутил ими и шелестел сухими обрывками мятых бумаг. Еле светили желтые фонари и на всем свете не было ни души. Наползал сырыми вязкими волнами промозглый туман, завертывая по пути всё в свои серые пелены – и мусор, и тусклые желтые фонари, и безнадежно сгорбившуюся жещину.
И кругом была только тьма, упавшая на дома, улицы, скверы и на весь маленький городишко.
Мара не помнила, как добралась до дому. Алон помог ей снять сырое тяжелое пальто, удивившись при этом, ты что, Марочка, под поливальную машину попала, на улице ведь дождя нет. И вообще, что с тобой, бледная ты…
Мара, не отвечая, подошла к окну. Как это странно… Высоко на темносинем бархате мерцали звезды и идеально круглая луна сияла среди них как королева.
– Скажи, Алон… Тебе никогда не хотелось вернуться?..
– Куда? – не понял он.
– Обратно, в нашу молодость. Там ведь хорошо было, гораздо лучше, чем сейчас… в этом противном хостеле, среди стариков и старух… Перемывают косточки! Кого нет рядом, того и перемывают. А в глаза любезничают!
– Не злись, Мара. И мы такие же, все одинаковы…
– Нет! – Мара обернулась к Алону, в светло-карих и по-прежнему красивых глазах Мары метались гневные искроки. – Они вечно жалуются, и дети не такие, и внуки равнодушные, и…
– Завидовать нехорошо, – тихо сказал Алон.
– Я? Завидую?! – Мара даже задохнулась от возмущения. Но как-то быстро сникла и пробормотала, отвернувшись и снова глядя в окно. – Но там было действительно лучше… Там были надежды…
Алон подошел к жене и тоже глянул на звезды.
– Знаешь, дорогая… я читал у одного умного писателя, что книгу жизни можно листать вперед, а если попытаешься листать назад, то… найдешь там только диббуков.
– А кто это такие?
– Я их сам не видел, конечно, но они могут исказить твою жизнь необратимо, так что ты останешься…
– У разбитого корыта? – с горечью усмехнулась Мара.
– Ну да, вроде того…
– Да, ты прав, – прошептала Мара, – лучше и не пробовать…
– Что? – переспросил Алон, так как уже давненько был туговат на одно ухо. А может, уже и на оба, только не признавался в этом. – Ты про свой хор говоришь?
– Да, – рассеянно ответила Мара. – У меня сегодня петь не получилось… фальшивила я.
Алон потоптался возле нее и отошел. Ему не хотелось говорить, что он звонил туда, в клуб, непонятное беспокойство владело им весь вечер, но ему ответили, что Мара почти сразу ушла. Значит, она в другом месте была. Что ж… так уже бывало когда-то. Женщины уходят вдруг, отодвигаются в сторону, но потом все равно возвращаются. Мара ведь тогда вернулась.
– Не стоит уходить из дома в плохую погоду, – глухо сказал он. – Можно заблудиться в тумане. Лучше подождать, пока прояснится.
– Да, – печально кивнула Мара. – Не стоило мне сегодня выходить.
– Марочка! – глаза Алона странно заблестели. – Забыл сказать, наш мальчик звонил, сказал, что прилетит на Песах, чтобы вместе праздновать! Какой же он у нас умница, хоть и хроменький, но как много достиг, ученым стал… ох, что это я говорю? Прости! Это же мне сон приснился… я тут без тебя вздремнул… Совсем из ума выжил! Но сон был, как явь… Я, когда ты ушла, к окну подходил, был туман как молоко, и какая-то женщина мимо прошла, вся в черном. Посмотрела на меня, прямо сверкнула глазами… мне даже неприятно стало. И что-то мне спать захотелось, прилег и вздремнул, на минуточку всего. И этот сон приснился… Прости меня, прости…
Мара не обернулась. Она продолжала смотреть в окно на сияющую луну. «Может, и мне только сон приснился? Но не было ведь луны, точно не было. Только туман и плохая погода».
Моя дорогая...
Я умер. Но я вернулся. Я видел свои похороны. Они мне не понравились. Хотя пришло много людей, и принесли много цветов. Было жалко Элен. Она так отчаянно рыдала. Всю косметику смыло. А может быть, на ее лице и не было косметики – по случаю траура по мне. Давид держался прилично. Он всегда умел взять себя в руки. Лучший друг последние десять лет. В тот незабываемый день, почти шесть лет назад, когда мы с Элен поженились, он был шафером на нашей свадьбе. А потом очень часто занимал Элен в своих спектаклях. Я не думаю, что Элен такая уж хорошая актриса, просто Давид хороший друг. Он режиссер, а жена его друга актриса, почему бы её не взять в спектакль, когда есть подходящая роль. Пожалуй, он и сделал из нее приличную актрису.