На очевидно выбритой голове — феска-скуфеечка из коричневой шерстяной материи, и сухое тело| облечено в худенький, порыжевший пиджак и зеленый шарф на шее. По тому, что он застегивается и оправляет шарф, похоже на то, что он был в «неглиже» и для нас примундирился.
— Знаю, знаю, — разденьтесь, пожалуйста и благоволите сюда.
Протягиваю ему его карточку и говорю, что нам его рекомендовали, но он в ту же минуту карточку мне возвращает обратно и говорить:
— Знаю, знаю, — разденьтесь, пожалуйста, и — благоволите сюда.
И сами прошел в соседнюю комнатку, куда следом за ним, сняв шубы, вступили и мы. Комнатка крошечная и, надо сказать правду, без всякого расчёта на сценический эффект.
Каких бы здесь можно было навешать крокодилов, чучел сов и летучих мышей, настраивающих картин и всякой банальной, но производящей впечатление чародейской бутафории! Ничего подобного, а вместо этого совершенно заурядная обстановка шаблонной мещанской комнаты, — разнокалиберные стулья, протертый клеенчатый диван, потрескавшийся комод.
Единственная картинка на стене— какая-то старинная, в листок, in octavo, пожелтевшая гравюрка, прикрепленная к стене просто четырьмя булавками и изображающая нечто достаточно сумбурное, — какого-то голого старца, должно быть Сатурна, с крыльями и косою, опёршегося на локоть и прислонившегося к земному шару, над которым парить ангел, указующий вперед, в высь, пылающим факелом. Аллегория во вкусе тех, которые любили масоны и которых немало рассеяно в старых мистических книжках двадцатых годов.
Старик прошел еще дальше, оставив нас наедине. Видимо, эта комната служила приемной. Мы сели. И опять чувство какого-то омерзения ко всему, — и к продранному, точно липкому дивану, и к аллегорической картинке, и к душно му воздуху комнаты, в которой, словно бы только что накурили чем-то приторным и слащавым, — поднялось и стало расти в душе.
Мы просидели минуты три и уже начали переглядываться не без недоумения. Но вот старик, ковыляя, вышел из кабинета, подошел ко мне и положил передо мною разогнутую старинную книжку.
— Пока благоволите почитать, а вы (он протянул руку к моей спутнице) пожалуйте.
Сестра замялась.
— Но у нас нет секретов. Мы муж и жена. Может быть, можно вместе?
— Нет уж я попрошу особо. Супруг ваш подождет. Вы не бойтесь. (Он скривил рот в противную усмешку). Если хотите, мы и двери не закроем…
Она кивнула ему в знак согласия и вместе с ним скрылась в соседней конурке.
VII.
Прежде чем начать чтение страницы, отмеченной большим красным крестом вверху, я взглянул на первый лист книги. Это был третий том знаменитого сочинения Эккартсгаузена «Ключ к таинствам натуры».
Книга эта, изданная в 1804 году — очень большая библиографическая редкость. Чуть ли, она в свое время не была сожжена, и у антиквариев считается albo corvo rarior[1]. У них она чуть-ли не ходячий пример редкости и всегда предмет большего похваления. Вверху страницы стояло напечатанное в разрядку— «Глава, которую трижды прочесть должно».
Я начал читать, с трудом сосредоточиваясь и улавливая сокровенные цели старика. Случайно он занял этим мой ум, или к чему-нибудь меня подготовляет? В главе говорилось о необходимости высокой осторожности в деле испытания мистики природы.
— «Нет ничего опаснее, как заниматься мистическими науками и ничего труднее, как не впасть при том в сумасбродство… Тысячи людей доведены были мистикою до умоисступления… Не праздность, но истинная деятельность любви есть наше назначение… Не должно забывать, что сила воображения имеет над человеком больше силы, нежели разум, и потому легко может его уродовать… Испытывать сокровенное с терпением есть упражнение разумного. Попускать себя увлекать мечтам есть свойство безумца…»
Что же это? — слегка, но чувствительно этот Терсит из 12й роты сечет праздного интеллигента, который от нечего делать силится подсмотреть от века утаенные таинства природы, куда подходит с священным трепетом и благовением мистик 18-го века? Или, наоборот, он верит в напряженность моей мистической пытливости и лишь предупреждает меня от крайности?
Я читал настолько тяжело и медленно, что едва успел кончить растянувшуюся на шесть небольших листков главу любопытной книги к тому времени, как у дверей стариковского кабинетика показалась и Вера, и хиромант. Мельком я увидел её побледневшее и совершенно серьезное лицо и перевел взгляд на сверкающие точки в очках её спутника.