Моя предосторожность была пустой тратой времени. В этой комнате личных вещей было не больше, чем в склепе. За исключением покрытой желтокоричневыми пятнами прошлогодней открытки на Рождество (она лежала открытая на подоконнике, была адресована «Дорогому мистеру Деннингу» и подписана Норой Уиллетт из «Баттерсийского дома собак») в этой комнате не было ничего личного — только кровать, письменный стол и стопка покрытых пылью школьных учебников. В ящиках стола я не обнаружила ничего, кроме красного карандаша, линейки, ножниц, резинового ластика, коробочки канцелярских кнопок и ложки.
Создавалось впечатление, что у человека, занимавшего прежде эту комнату, потребностей было не больше, чем у приведения… словно его никогда и не существовало.
И хотя я заглянула под матрас и за подушку, а также проверила пространство за выдвижными ящиками и вывернула сложенные носки, я не особенно старалась во время этих поисков. Я ничего не ожидала найти — соответственно, и не нашла ничего.
За сим я позволила себе удалиться.
Чтобы добраться до лестницы, сперва мне нужно было пройти через строй из таращащихся, заключенных в черные рамки лиц, которые выстроились с двух сторон по стенам длинного коридора: то были прежние обитатели Грейминстера, его ученики и преподаватели, кто отбыл в смерть «ради того, чтобы жили другие», о чем гласила надпись под каждой рамкой. Я старалась смотреть прямо перед собой, пока маршировала мимо под тяжелым взглядом этих давно мертвых глаз, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не припустить бегом прежде, чем доберусь до лестницы.
Этажом выше, в самом конце коридора, располагалась химическая лаборатория — позорные джунгли из немытых пробирок, заляпанных мензурок и перепачканных чашек петри, которые свидетельствовали, что преподаватель химии мистер Винтер был скорее увлечен своим «Ягуаром», чем чистотой. Прихлопнуть бы его за это мухобойкой!
Классная доска была сплошь исписана формулами — так же, как и список результатов теста, который возглавляли фамилии Плакстон и Сомервилль.
Химические реактивы я обнаружила на полках в длинной, темной, узкой передней: они были расставлены более или менее в алфавитном порядке, хотя и не всегда, если учесть, что пузырек сульфата цинка предшествовал пузырьку серы. Прежде чем я приблизилась, я уже знала, что и где искать. Пустое пространство между карбонатом кальция и соляной кислотой подсказывало, что на полке не хватает большой емкости с пентагидратом сульфата меди. Я не сомневалась: рано или поздно она, уже пустая, обнаружится в одной из мусорных корзин в Энсон Хаузе. Вопрос в том, кто же взял ее с этой полки? На ней вполне могут обнаружиться отпечатки пальцев… но все это пока было делом будущего.
В настоящем оставалось только одно, что я должна была сделать перед своим уходом. Я стерла тряпкой несколько записанных на доске формул, взяла кусочек мела в левую руку (это изменит мой почерк) и написала на доске крупными буквами: ЧИСТОТА = БЛАГОЧЕСТИЕ, так, чтобы отсюда их было видно любому.
Я была невероятно горда собой.
Когда я появилась на школьном дворе, из открытых дверей часовни, словно из огромного разинутого рта, повалила толпа мальчиков и их преподавателей. Солнце наконец почтило нас своим присутствием, обещая славный и теплый денек. Я медленно поплыла в сторону растущего на территории древнего дуба, где, сняв и расстелив свой непромокаемый плащ, я скромно присела на траву, руки при этом сложила на коленях, повернула лицо к солнцу и навесила на него легкую мечтательную улыбку. Сейчас я выглядела как чья-нибудь сестра, отдыхающая в предвкушении чаепития с бисквитным печеньем — не больше, не меньше.
Господи, как же просто обводить вокруг пальца маленьких мальчиков и взрослых мужчин!
Пока я ждала появления толпы поклонников, чтобы сходу дать им от ворот поворот, я решила не тратить времени даром и начала взвешивать факты по этому делу.
Во-первых — наличие самой ванны и ее скончавшегося обитателя, покрытого медью человека, который и сейчас сидит в ней и выглядит точь-в-точь как увеличенный в размерах кубок, вручаемый за победу в автогонке. Не так чтобы его смерть совсем не вызывала грусть, печаль и тому подобное — в какой-то мере это было своего рода грандиозное событие, и я была бесконечно благодарна Плакстону за то, что он решил воспользоваться моими услугами.
Не было никаких сомнений, что тело подверглось электроосаждению: один конец провода был помещен в ванну, наполненную раствором сульфата меди, в то время как второй при помощи зажима был прикреплен к носу покойного словно прищепка для белья.
Кольцо оставшегося на стенках ванны осадка также может оказаться ключом к разгадке — об этом тоже необходимо подумать.
Непросто будет вычислить преступника, решила я, составляя в своей голове список подозреваемых.
В первую очередь оговорюсь, что мой список возглавляет Уилфред Сомервилль — уж очень подозрительно он себя вел. По словам Плакстона, его отец был заядлым фотографом-любителем, на основании чего можно было предположить, что определенное умение обращаться с химикатами передалось и сыну. Даже не самому осведомленному наблюдателю известно, что пентагидрат сульфата меди иногда используется в фотолаборатории в качестве обратного отбеливателя.
Кроме того, нельзя забывать про Лоусона, чей отец работает в аптеке в Лидсе.
Также следует помнить, что «Таффи» — отец Вагстаффа — после окончания своей блистательной карьеры в Королевских военно-воздушных силах продолжил семейное дело, а именно стал главой «Химикатов Вагстаффа» — это та самая должность, которая однажды перейдет по наследству его сыну.
Хенли, если не ошибаюсь, происходит из семьи, которая сколотила состояние на прокладке труб — это та отрасль, где сульфат меди используется для уничтожения корней деревьев в ходе монтажа водопроводно-канализационных сетей. Профиль Хенли-старшего (внутрисемейное сходство очевидно) напечатан на каждой упаковке их запатентованного продукта — в том числе на баночке, которую Доггер держит у себя в теплице в Букшоу. Я сразу же узнала сына Хенли.
У круглолицего Смит-Причарда, на первый взгляд, нет настолько очевидного доступа к металлическим солям. Будучи сыном члена Парламента, он больше заинтересован поеданием булочек, чем фунгицидами.
За исключением Бейкера, я перебрала всех обитателей первого и второго этажей на лестнице № 3 — остались только Косгрейв, Паркер и сам Плакстон, который и позвал меня на помощь.
Косгрейв, разумеется, был сыном Харрисона Косгрейва, довольно заметного — если не сказать знаменитого, в определенных кругах — автора работ по химии.
Паркер же был темной лошадкой — тихий, весь в себе, слушает американский джаз на грамофоне по ночам. Плакстон ничего не рассказал о его семье, а значит, мне придется еще раз допросить его.
Я была уверена, что один из этих мальчиков и приложил руку к убийству школьного заведующего — из чего получилось дело, которое я уже успела назвать «Мистический монолог о медном мертвеце». Не так уж и просто расследовать преступления, поэтому мы, современные детективы, должны придумывать запоминающиеся названия для своих дел…