«Боги!» — подумал Климов и отдался страсти.
Они провели вместе волшебную неделю. Он брал ее за руку, и они вместе катились на роликовых коньках по крутой горке вниз, к нему домой, заниматься любовью. Он рисовал узоры на ее теле лепестком тюльпана, а она готовила ему вкуснейший кофе. Пару раз они, обнявшись, плакали, когда луна, заглядывающая в окно, входила в резонанс с музыкой и ритмом их сердец.
На седьмой день они сидели в ресторане, и она сказала ему:
— Климов, ты самый лучший из всех, кого я только встречала. Ты просто супер. Я хочу быть с тобой всегда. Ты — как вода в ванной, когда я с тобой ты облегаешь меня всю и не можешь не быть приятен. Наши отношения как свет звезд или танец снежинок. Давай поженимся. Александра Климова — это звучит. Не сомневайся, ты не пожалеешь.
Чем дольше она говорила, тем сильнее Климов внутренне протестовал против такого разрушения романтики.
— Сомнение, — сказал он, — может существовать только там, где существует вопрос, вопрос — только там, где существует ответ, а ответ лишь там, где нечто может быть высказано. Существует невысказанное. Оно проявляет себя, это — мистическое.
О чем невозможно говорить, о том следует молчать. Так говорил Витгенштейн. Наши отношения были мистичны. Романтика дуализма между желанием сказать и желанием оставить невысказанным тянула нас друг к другу. А теперь? Теперь наших отношений просто нет.
Саша улыбнулась одними губами, положила на стол пятидесятидолларовую купюру и вышла, не сказав не слова. Она была сильной девушкой и заплакала, только приехав, домой.
«Нет, зря я так выпендривался», — мелькнула у Климова мысль.
Климов проснулся и лежал в постели. Ощущение собственной красоты растекалось по его телу. За окном щебетали воробьи и соседки. Солнце ярко светило, укладывая на стенку тень стоящего за окном дерева. Пахло летом.
Он вымыл голову, позавтракал и сидел, откинувшись на стуле, полу закрыв глаза. Он улыбался. Сегодня он снова встретит Карину. Во второй раз. Они познакомились на кастинге. Она самая красивая, самая элегантная, самая умная и самая спокойная женщина, из всех, кого он когда-либо знал.
Он вскочил, быстро оделся и полетел. К машине.
Карина была старше него. Она смотрела на него чуть-чуть с хитрецой и чуть-чуть снисходительно. Он признался ей в любви.
— Любовь — высокое чувство, — сказала она. — Ты уверен, что сказал то слово?
— О да, принцесса! Из звуков этого слова складывается мозаика моей души.
«Любовь», — говорю я и высказываю все, что это «Я» составляет.
Он опустился на одно колено и склонил голову. Темные вьющиеся волосы рассыпались по белой рубашке, а в голубых глазах, поднятых на нее, отражалось солнце.
— Будь со мной! — тихо сказал Климов.
Карина вопросительно и чуть насмешливо подняла бровь.
— Я прошу твоей руки и сердца! — уже громче и, начиная отчаиваться, воскликнул Климов.
Карина рассмеялась, но в ее глазах тоже отражалось солнце.
— Тогда мы должны будем обвенчаться, — сказала она чуть строго.
— Я согласен! — восторженно вскричал Климов.
— Для этого тебе придется принять христианство.
— Я давно хотел это сделать! — ликовал Климов.
На радостях он хотел, было поцеловать ее, но до поцелуев было еще далеко. Вся его будущая жизнь теперь была раскрашена совсем другими красками, красками поцелуев с ней, красками детского смеха и красками ее речи.
Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью — по ним — над ними, в конечном счете признает, что они бессмысленны. (Он должен будет, так сказать, отбросить лестницу, после того как поднимется по ней.)
Ему нужно преодолеть эти предложения, тогда он правильно увидит мир.
Так говорил Людвиг Витгештейн.