Розалия Прозрачная была бы ослепительной красавицей, если бы не шершавая кожа, присущая всем лесным и древесным духам. Её каштановые волосы с медным отливом соперничали по цвету со свежими листьями красного бука, а платье, ниспадавшее мягкими складками, было так прозрачно, что под ним ясно обозначались кончики грудей похожие на распускающиеся почки. Болтая о том, о сем с Амариллис Лугоцвет, лесная дева поминутно прикладывалась к можжевеловой настойке, и хозяйке пришлось подать на закуску бутерброды, чтобы алкоголь натощак не повредил желудку гостьи. А когда она еще сварила кофе, то Розалия совсем размякла и призналась ей в своем последнем увлечении — молодой деревенский парень, замечательно ловкий охотник, хотя и браконьер, она влюблена в него до безумия, равно как и он в нее.
Амариллис Лугоцвет не могла, как должно, оцепить такую откровенность,— ее колдовски зоркий взгляд давно проник в любовные шашни лесной девы; с наступлением темноты она пыталась вежливыми, но целенаправленными намеками выпроводить гостью, однако это удалось ей лишь много позже, когда луна уже стояла высоко в небе. -Лесная дева сочла себя очень оскорбленной,— подвыпившие всегда обидчивы. Так что уже в ту давнюю пору зародилась их взаимная неприязнь, вначале затаенная, а с течением времени усиленная новыми размолвками и недоразумениями. Но в тот первый раз до ссоры у них дело не дошло.
После визита лесной девы некоторое время ее никто не беспокоил. Стояла золотая осень, дни соперничали в великолепии, и Амариллис Лугоцвет в сопровождении одного только Макса-Фердинанда спускалась Трессенской дорогой к озеру, по которому ходили легкие волны и, набегая одна на другую, в причудливых изломах отражали плывущие по небу облака и облетающие деревья. Она так наслаждалась прелестью осеннего ландшафта, в такой мере довольствовалась собой, что, казалось, могла обойтись без всякого общества. Ее охватило чувство несказанного покоя, а предвкушение новых странствий будущим летом вызвало желание после первых же заморозков заснуть и превратить долгую зиму в одну беспробудную ночь, другими словами, поскорей е ней покончить.
Однако среди горных и водяных духов вскоре распространился слух о ее прибытии, и они твердо решили не вставлять новоселку своим вниманием. Однажды утром когда она пила кофе у открытого окна,— погода стояла все еще солнечная,— на подоконник вдруг опустился глухаръ-мошник. Сначала он с невинным видом чистил перья, но, поняв что Амариллис не собирается его прогонять, достал из-под крыла письмо и, учтиво повертевшись на одной ноге и распустив хвост, поднес ей к самому лицу.
Уступая любопытству, которому она недолго противилась, Амариллис взяла письмо, а глухарь, исполнив поручение, тотчас улетел. По старой своей привычке она долго принюхивалась к мшисто-зеленому посланию, а Макс-Фердинанд, тоже обладавший превосходным нюхом, позволил себе громко и радостно заколотить хвостом по полу, но Амариллис раздраженно прикрикнула на собаку: она уже начала догадываться, что из ее зимней спячки ничего не выйдет и что виной тому не только письмо, но и её собственное любопытство и внезапно пробудившаяся жажда развлечений.
«Многоуважаемая и могущественная фея!» — таков был зачин письма, выведенный незамысловатым почерком.
«Поелику я своим потайным взором не единожды лицезрел Ваш прельстительный облик, то, не имея склонности к сочинению пространных посланий, когда без труда можно свидеться и побеседовать, я взял на себя смелость, в роли, так сказать, гостеприимного хозяина здешнего края, пригласить Вашу досточтимую особу в мой скромный горный замок на непритязательный полдник. Дабы предотвратить затруднения, могущие воспоследовать от незнания Вами местности, я позволю себе в следующее воскресенье прислать за Вашей милостью небольшую, неброского вида коляску, запряженную серной, в принятое здесь для подобных встреч время, а именно — в четыре часа пополудни.
В подобающем случаю радостном ожидании
почтительнейше под сим подписывается
Альпинокс, сиречь Альпийский король».
Наступило воскресенье, и, как было указано в письме, ровно в четыре часа к дому Амариллис Лугоцвет подкатила коляска, запряженная серной, и хотя предстоящий визит вызывал у нее и нетерпение, и недоверие одновременно, она облачилась в штирийское платье, как нельзя лучше подходившее по цвету к густым краскам осени и вполне подобавшее случаю. Макс-Фердинанд в полном восторге сорвался с места, вскарабкался на козлы, где сидел дух челядинец в охотничьем костюме, задавший Амариллис Лугоцвет на языке, несколько отдаленном от литературного, риторический вопрос: