Три феи решили не пользоваться ни одним из волшебных средств передвижения, а продолжить пешую прогулку вдоль озера и затем пойти по Трессенской дороге, ведущей прямо к дому феи Лугоцвет.
Макс-Фердинанд, мирно проспавший ночь в укромном уголке охотничьего домика, весело носился и прыгал впереди трех дам, обнюхивал все деревья и кусты и у каждого поднимал ножку.
Феи, которых весьма взбодрил свежий утренний воздух, резво шагали вперед и долгое время не произносили ни слова, пока Пери Бану не прервала молчание.
— Вот что я думаю: если мы пригласим на конгресс всех фей, нам понадобится уйма гостиниц, чтобы их разместить.
— Ну нет, так уж много нас не соберется,— возразила Амариллис Лугоцвет.— Не забывайте, дорогая, ведь перед нами еще стоит проблема Времени. Как вам известно, мы часто обходимся с ним весьма произвольно. Вспомните о принце Ахмеде, которому долгие годы, прожитые с вами, показались одним-единственным днем. Многих фей в течение года не удастся даже оповестить, ибо у них совсем другое исчисление Времени.
— Прежде всего фей из Китая,— заметила фея Наступающей Прохлады.— Большинство их во время Ихэтуаньского восстания решило заснуть на сто лет. Их так разбирало любопытство узнать, к чему это все приведет, что ждать они были не в силах, и тогда они решили заснуть, чтобы, пробудившись, сразу узнать, что и как. К счастью, я на это не согласилась, вот почему ваше любезное приглашение застало меня на месте, милая Амариллис.
- Вот видите, моя дорогая,— обратилась Амариллис к Пери Бану,— в чрезмерно большом количестве мы не окажемся.
Несмотря на живительную утреннюю свежесть феи все же были нарядно утомлены, а потому не стали долее обсуждать «грандиозную» идею. Они заранее радовались хорошему кофе и покойной постели, в которой можно будет сладко доспать до обеда.
***
...фон Вейтерслебен! Она вытащила из открытой уже сумочки удостоверение личности и большим пальцем пригладила заусеницу на безымянном пальце правой руки.
— Восьмая комната,— сообщил ей портье и снял с доски ключ.
— С ванной?
— С ванной,— отвечал портье,— желаю приятного отдыха.
Носильщик в кепке и зеленом фартуке взял ее чемоданы, и она последовала за ним по лестнице на второй этаж, не решаясь взглянуть ему в лицо. Дети умеют плакать, еще не научившись улыбаться. Но хотя носильщику было явно тяжело, он ни разу не охнул и молча водворил на место багаж, от которого впору было бы заохать.
Софи стала рыться в поисках не слишком мелкой монеты, такой, что на ощупь казалась бы достаточно солидным вознаграждением, а у нее в сумочке была лишь случайной гостьей, с которой не жалко расстаться. И вот она нащупала эту пятимарковую монету, скорее сувенир, нежели деньги, поскольку то была валюта другой страны, и сунула ее служителю в карман куртки, торчавший над фартуком. Почти интимное прикосновение. Ладно уж, подумала Софи. Я знаю, к чему меня обязывает моя внешность. Она чувствовала, что реализовала не все свои возможности и ее судьба далеко еще не свершилась.
Этот курортный поселок был ей знаком. Она жила здесь в детстве с матерью, урожденной фон Вейтерслебен. Ее отец,— имя его никогда не произносилось,— в то время уже был легендарной фигурой со множеством лиц, ни одного из которых девочка так и не увидела. Но и те мужчины, кого ее мать имела обыкновение представлять ей по всей форме, нередко оказывались вполне приятными.
Зильбер, произносила она, когда ей приходилось где-нибудь называть себя самой, Софи Зильбер, и на ее визитных карточках, которые она подавала лишь в исключительных случаях, фамилия «фон Вейтерслебен» была зачеркнута. Под своей настоящей и полной фамилией она регистрировалась только в дорогих отелях*
В тумбочке возле кровати она обнаружила фарфоровый ночной сосуд, расписанный цветами — две хризантемы, желтая и лиловая, со стеблями крест-накрест. Рассматривая это художество она подумала, что, уезжая, быть захватит горшок с собой и дома использует в качестве кашпо для своих комнатных растении.
Софи Зильберг в роли феи Лакримозы. Она поставила на секретер вишневого дерева фотографию в незатейливой рамке. С этой карточкой ей было здесь уютней. Удачный снимок, хотя и давнишний. Тогда она казалась себе слишком молодой, чтобы играть мать восемнадцатилетней девушки, пусть и в обличье феи. Но успех заставил её об этом забыть
Она сыграла бы могущественную колдунью,- слово «ведьма» было ей не по вкусу, от него отдавало чем-то уродливым и паленым. Прежде ее любимой ролью была фея Шеристана, но она знала, что может еще себе позволить, а что нет.