А потом еще эта подробность с ножом в правой руке и одновременным ударом левой. Кто же станет бить левой?
Нет, она верит, что Дейв не по своей воле оказался в ситуации, когда в человеке пробуждается зверь. Она уверена: он не из тех, в ком есть эта жилка. И все-таки... все-таки в истории его заметны несообразности, нелепости. Все равно как пытаться объяснить, откуда взялось пятно от губной помады на изнанке твоей рубашки. Нет, может быть, ты и верный муж, но объяснения твои смешны и не выдерживают критики.
Она представила себе сидящих у них на кухне следователей и как те задают им вопросы. Без сомнения, Дейв их вопросов не выдержит, расколется, и версия его лопнет как мыльный пузырь под их безразличными взглядами и градом вопросов. Это будет то же самое, как ее попытки расспросить его о детстве. Кое-что она, конечно, слышала: ведь окраинная Плешка — это как большая деревня, и люди здесь живут пересудами. И однажды она спросила Дейва, что за ужасная история с ним приключилась в детстве, о которой он не хочет говорить, но с ней-то он может поделиться, со своей женой, матерью их будущего ребенка.
Похоже, он смутился.
— Ах, ты о том, что было...
— А что было?
— Я играл с Джимми и этим парнишкой Шоном Дивайном. Да ты его знаешь, наверняка стригла разок-другой, правда?
Да, вспомнила Селеста. Работал где-то в правоохранительных органах, но не в городских. Высокий, кудрявый, с приятным голосом, который прямо-таки тебя обволакивает. Держится просто и уверенно, как и Джимми, — такие манеры бывают либо у мужчин, знающих, что они красивы, либо у не ведающих сомнений.
Трудно было представить Дейва рядом с этими двумя, пусть даже в детстве.
— Ну и дальше? — спросила она.
— Подъехала машина. Я влез в нее, а потом довольно скоро сбежал.
— Сбежал?
Он кивнул.
— Вот, пожалуй, и все, милая.
— Но, Дейв...
Он прижал палец к ее губам.
— Это все, конец. Ясно?
Он улыбался, но за улыбкой этой Селесте почудилась, — что же это было? — в его глазах мелькнула какая-то тихая паника.
— Я что хочу сказать... Я помню, как играл в футбол, гонял консервную банку, ходил в школу, старался не заснуть на уроке. Запомнились какие-то дни рождения, прочая ерунда. Но вообще-то, знаешь, скучный это был период. Вот старшие классы...
Она слушала, не перебивая. Так же врал он и о том, почему потерял работу в почтовом ведомстве (Дейв говорил, что было большое сокращение, но других-то не уволили), или рассказывал, что мать его скончалась от сердечного приступа, в то время как все соседи знали, что Дейв (он тогда был в последнем классе), придя из школы, застал ее сидящей возле газовой плиты в кухне, где все двери были закрыты, щели заткнуты полотенцами, а газовые краны открыты. Она пришла к выводу, что Дейву было необходимо лгать, необходимо переписывать историю своей жизни таким образом, чтобы с прошлым можно было бы как-то существовать, запрятав его поглубже. Ну а если ему так легче, если это делает его лучше — любящим, несмотря на приступы отчужденности, мужем и заботливым отцом, — кто его осудит?
Но последняя ложь, думала Селеста, натягивая первые попавшиеся джинсы и подвернувшуюся под руку рубашку Дейва, может его погубить. Их погубить, потому что, постирав одежду и тем самым воспрепятствовав свершению правосудия, она вступила с ним в сговор. Если Дейв не скажет ей всей правды, она не сможет ему помочь. А когда придет полиция (а она придет, это ведь не телевизионный фильм, и самый тупой пьяница следователь там, где дело пахнет преступлением, даст им сто очков вперед), она моментально расколет Дейва, разобьет его версию, как разбивают яйцо о край сковороды.
У Дейва барахлила правая рука. Костяшки вспухли чуть ли не вдвое, а суставы запястья, казалось, вот-вот прорвут кожу. Он мог бы дать себе поблажку и не очень-то стараться с Майклом, но он не хотел. Если парень не освоит эти удары сейчас, то что он будет делать потом, в настоящей игре, где и мяч пуляют посильнее, и бита чуть ли не вдесятеро тяжелее?
Сын его был мал ростом для своих семи лет и слишком уж доверчив и наивен для этого мира. Доверчивость с первого взгляда читалась на открытом его лице, в выражении голубых глаз. Дейв любил это в сыне и в то же время ненавидел. Он не знал, сумеет ли мальчик вытравить в себе эту черту, но знал, что ему так или иначе придется это сделать, в противном случае жизнь обломает его. Эта хрупкая незащищенность — проклятие Бойлов. Именно из-за нее Дейва в его тридцать пять лет все еще принимают за подростка, а там, где его не знают, нередко отказываются продать бутылку спиртного. Волос на голове у него не меньше, чем у Майкла, морщин тоже не заметно, и голубые глаза ясны и бесхитростны.
Дейв наблюдал, как мальчик, расставив ноги, по всем правилам, высоко вскинул биту. Он чуть покачивался, согнув колени — привычка, с которой он постоянно боролся, но стойкая и неискоренимая, как нервный тик. Дейв, тут же решив воспользоваться случаем, сильным движением направил к нему мяч, маскируя маневр неполным взмахом руки, причем ладонь его отозвалась ноющей болью.
Майкл тут же перестал раскачиваться, уловив движение Дейва в самом начале, и как только мяч взвился над базой, как коршун кинулся на него. Дейв увидел, как лицо мальчика осветилось улыбкой надежды, смешанной с удивлением собственной ловкостью. Дейв чуть было не упустил мяч, но все-таки отбил его на землю, и улыбка сына моментально погасла, обрушив что-то в груди Дейва.
— Эй, — воскликнул Дейв, решив поощрить мальчика, — вот это игра, это я понимаю, молодец!
Майкл криво усмехнулся:
— Как же ты тогда отбил?
Дейв поднял мяч с травы.
— Не знаю. Наверное, потому, что я выше ростом, чем мальчики в младшей лиге.
Лицо Майкла опять осветилось, готовое расплыться в улыбке.
— Да?
— Вот скажи, ты видел во второй лиге таких высоких игроков?
— Нет.
— А я еще и подпрыгнул.
— Ага.
— Вот. Так что тренируйся и не сомневайся. Все будет как надо.
Майкл рассмеялся, довольный. Смех у него был звонкий, раскатистый, как у Селесты.
— Ладно.
— Но ты опять качался.
— Я знаю, знаю.
— Как только встал и принял позу, стой как вкопанный.
— А вот Номар...
— Про Номара я все знаю. И про Дерека Джитера тоже. Понятно, что это твои кумиры. Вот когда тебе будут платить по десять миллионов за матч, будешь покачиваться. А до тех пор что?
Майкл пожал плечами, роя землю носком ботинка.
— До тех пор что, я спрашиваю?
— До тех пор надо отрабатывать школу.
Дейв с улыбкой подкинул мяч в воздух, не глядя, поймал его.
— Но бросок был что надо.
— Правда?
— Господи, да эта штука на Стрелку летела, прямо за город.
— За город, — повторил Майкл и опять рассмеялся раскатисто, как мать.
— Кто «за город»?
Они оба повернулись и увидели Селесту — та стояла на заднем крыльце босиком, с затянутыми назад волосами, в рубашке Дейва навыпуск и в линялых джинсах.
— Мам, привет.
— Привет, лапка. Ты с папой едешь за город?
Майкл покосился на Дейва. Только они вдвоем понимали нелепость сказанного.
— Да нет, мам...
— Это про мяч. Майкл запулял его за город.
— Ах, мяч...
— Я здорово пульнул его, мам. Папа смог отбить только потому, что он такой длинный.
Дейв чувствовал ее взгляд, направленный на него, хотя смотрела она на Майкла. Она следила за ним, хотела о чем-то его спросить. Вспомнилось, как ночью она хрипло шепнула ему, поднявшись с кухонного пола, обхватив за шею, прижавшись губами к его уху:
— Я теперь — это ты. А ты — это я.
Дейв не очень понял, что она имеет в виду, но ему было приятно слышать ее голос. Эта хрипотца действовала возбуждающе.