Вскоре на смену ночи пришло утро. И густой туман, пеленой окутывал всё, что попадалось ему на пути, редкие лучи девятичасового солнца, нехотя пробиваясь сквозь серое меланхоличное небо, проникали во все окна сонного замка. Былая тьма рассеивалась, постепенно становясь вездесущими тенями. В комнатах витал запах отгоревших свечей. Обычно именно сейчас все прежние страхи теряли свою силу, в шкафу больше никто не скрежещет зубами, и никто больше не издает те ужасные потусторонние звуки, то ли крик, шепот, или поросячий визг; больше никто.
У людей с гордостью носящих фамилию Драмурр, во все века была одна особенность, и она заключалась в том, как и когда, наступало время для страшных историй. По обыкновению, это должно было происходить в промежутке между вечером и ночью, дабы эффект от услышанного рассказа удвоился за счет атмосферы таинственности. Но вот в чем заключается особенность, это интереснейшее действие происходило именно утром, Артур не стал изменять привычкам. Как, в общем, и в это посредственное утро, даже после вчерашнего званого ужина, по случаю отъезда Томаса Свита, было решено дать слово гостью, который по слухам и фактам, является магистром этих пугающих души наук. Рассказчик и слушатели собрались в гостиной, но не в полном составе, не было Вольфа, не ведавшего о столь полезной экскурсии по миру духов, он безмятежно спал всё в том же кресле. Господа пили жидкость, явно содержащую спиртное, пытаясь таким народным способом заглушить головную боль, но это относилось лишь к юношам, а Артур Драмурр предвосхищая услышанное, был готов ко всему; дамы медленно глотали чай из маленьких чашек, по их виду, можно было сразу понять их недовольство и сконфуженость, ведь они, не успев привести себя в должный их статусу вид, обязаны были среди мужчин краснеть и бледнеть то ли от страха, то ли от стыда. Сильвия Драмурр безо всякого желания прислушивалась, но в глубине ее души зарождался интерес, однако лицо ее по-прежнему отражало безучастие. А Адель, боясь лишь того, что Вольф увидит ее в таком виде, и будет присутствовать на этом чудачестве – как она всегда говорила, затаит в себе неблагонравное мнение. Но вскоре она поняла, что бояться ей нечего.
В комнате воцарилось молчание, вернее театральная тишина, ведь никто не хотел мешать Свиту. И он как всегда стоя, скрестив руки на груди, нагнетал на слушателей мотивы той стороны реальности, что по обыкновению так скрытны от посторонних органов чувств. Некоторое время помолчав, он огласил о начале рассказа.
– Поместье Блекхоул. Именно о нем пойдет мое следующее повествование, а вернее сказать, о сумрачных обитателях этого как поговаривают жители окрестных деревень проклятого места. Увы, я не смогу указать вам точное месторасположение поместья или характерные черты тех лесов и проселков, проходимость дорог, численность волков и медведей. Ведь находясь в замкнутом экипаже, кучером которого был седовласый старик носивший имя Сэмуэль, он же и проводник, любитель выпить местного клюквенного вина, он и, в общем, то и я, стали свидетелями и пленниками неестественного тумана. В курильнях Лондона не так душно и зябко всем органам чувств одновременно, эта пелена словно живой стеной пронизывала всё, что попадалось ей на пути. Туман взвивался вверх, касаясь самых высоких ветвей деревьев, башней, пытаясь достать до небес. Но был ли он, так страшен, как я описываю? О да, внутри него день стал ночью, и будто был ниспослан злыми духами. Мой храбрый кучер был спокоен, должно быть он родился в этих местах или, уснув под тяжестью алкоголя правил, куда глядят его закрытые веки. Заблудиться мы просто не могли, потому что видно не было практически ничего, мы ослепли под неведомой силой призрака.
Я стал медленно, но верно засыпать, туман, тонкими струйками начал проникать в карету, а затем и в мои легкие, ослабляя меня и погружая в вечный сон. Тяжело дыша, я пытался сопротивляться. Но лишь молитва спасла меня, и, дойдя до строчки – “Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы…”, лошади остановились, врывшись копытами в землю, поднимаясь на дыбы и источая неистовый страх. С псалмом на устах я кое-как выкарабкался из экипажа, который от такой встряски готов был рассыпаться на части. Упав на острый гравий, я глубоко выдохнул, как никогда в жизни и произнес последнее – “…и явлю ему спасение Мое”. И сквозь туман, я смог различить угловатое черное строение. Среди безжизненных лесов, найти человеческое жилище было большой удачей, так я подумал, поверив своим глазам. Проверив состояние моего многострадального проводника, я был рад и в то же время огорчен тем фактом, что он спал, мне даже не нужно было обнаруживать пульс, лишь по тому, как его седые космы возле ноздрей взлетали вверх и снова опускались на морщинистый нос, я осознал, что бояться за его жизнь мне не следует. Я попытался утихомирить лошадей, но безуспешно. Постепенно стали зажигаться огни окон, и мне ничего не оставалось, как пойти туда, где я как думал, обитала жизнь.