— Вы не встретили по дороге троих мужчин?
Никто никого не видел.
— Что это был за выстрел? Мои люди смутились.
— Это я стрелял, убил зайца, — признался солдат, у нас вышло все мясо, а моя жена совсем ослабла.
Я строго запрещала слугам охотиться, но к солдату это никакого отношения не имело. Прервав его объяснения, я перешла к главному:
— Мы видели троих человек. Они, конечно, воры. Сегодня ночью нужно будет принять особые меры предосторожности. У этих бандитов могут быть сообщники в окрестностях…
— О, вот двое из них, — воскликнул Тсеринг, указывая на два силуэта на гребне горы, у подошвы которой приютился наш лагерь.
Я взяла бинокль. Именно этих людей мы видели в лощине. Где же третий? Уж не пошел ли он за остальными негодяями, пока его приятели рассматривают нас со своего наблюдательного пункта?
— Не обращайте на них внимания, — распорядилась я. — Мы обсудим план действий за чаем. Только сложите наше оружие на видном месте, но так, будто вы делаете это ненамеренно. Надо дать им понять, что у нас есть чем защищаться.
Чай готов. Один из слуг зачерпывает из котла ковшиком и кропит чаем в направлении шести сторон света,[35] восклицая: «Пейте, о боги!». Затем он наполняет наши деревянные чаши, и, расположившись вокруг костра, мы обсуждаем, что нам предпринять. Снять лагерь и перейти в другое место — бесполезно. В этих бескрайних пустынных просторах нельзя укрыться. Если за нашим караваном гонится шайка разбойников, они все равно разыщут нас завтра, послезавтра, через неделю. Следуя за медлительными вьючными яками, мы сможем добраться до ближайших китайских деревень не раньше, чем через месяц. Слуги предложили обследовать окрестности, нет ли поблизости других злоумышленников. Этот план мне не понравился. Разбойники могли воспользоваться отсутствием людей и ограбить лагерь. Солдата осенила более удачная мысль.
— Останемся здесь все вместе до наступления ночи, предложил он. Потом, когда в темноте не будет видно, что мы делаем, двое из слуг и я займем наблюдательные пункты в разных местах в кустарнике недалеко от лагеря. Третий слуга пусть остается около палаток. Всю ночь время от времени он должен стучать во что-нибудь, как это делают часовые в Китае. Бандиты подумают, что мы все спим под его охраной. Когда они пройдут мимо одного из дозорных, он выстрелит им в спину прежде, чем они доберутся до палаток, а двое других прибегут и нападут на них с другой стороны. Вы, трое, атакуете их с фронта. Застигнутые врасплох, обстреливаемые со всех сторон, бандиты, может быть, и разбегутся, если их не очень много.
Этот план показался мне самым приемлемым для людей в нашем положении. Мы привязали животных как можно надежнее. Небольшие группы тибетских мародеров, не решаясь напасть на караван открыто, имеют обыкновение ночью пугать животных ружейными залпами. Когда перепуганный скот срывается с привязи, они гонятся за ним. Почти всегда им удается поймать несколько голов, и они угоняют их, чтобы продать подальше от места разбоя.
Ионгден настаивал на сооружении баррикады из мешков и ящиков с дорожными припасами. Она должна была служить нам прикрытием при стрельбе в противника. Однако, хотя мой приемный сын и мог по праву считаться у себя на родине выдающимся ученым, военное дело, даже в самой скромной степени, не входило в круг его познаний. Не баррикада защищала бы нас, но скорее мы сами подпирали и поддерживали бы ее своими телами. Не много было в моей жизни таких восхитительных ночей, как эта, когда каждое мгновение мы ждали вторжения разбойников в наш маленький лагерь. Очарование нашему бдению придавало пение Тсеринга, который, усевшись у входа в свою палатку с чашей чая под рукой, пел, отбивая ритм палкой о бронзовый котел.[36] Он передавал сказания страны Кхам, несомненно, более чем тысячелетней давности, воспевая леса, снежные вершины, подвиги национальных героев. Эти сказочные рыцари были разбойниками, так же как и бандиты, чье близкое соседство заставляло нас бодрствовать; так же как и сам певец, насколько мне известно, принимавший участие не в одном жарком деле, и как все обитатели этой страны отважных дикарей, где еще слывет за доблесть война с караванами. Тсеринг пел хорошо. В его голосе, мужественном и в то же время нежном, сочетались героические созвучия с мистическими интонациями. Его песня возрождала образы богинь и святых лам. Порой строфа заканчивалась страстными устремлениями к духовному пробуждению: «Дук мед, джиге мед. Сангиайс тхоб пар шог» — «О, если бы я мог достигнуть блаженства Будды, не знающего ни страдания, ни страха». Даже будничный котел сверкал в тон его стихам. Его металл вибрировал бархатными переливами колокола. Певец был неутомим. До самого рассвета продолжался этот удивительный сольный концерт. Вернулись продрогшие дозорные: бросились разжигать огонь и готовить свежий чай. Тсеринг умолк. Сладкозвучный котел вернулся к своим повседневным обязанностям и, наполненный до краев водой, стоял в пламени костра. Ионгден сладко спал на своей баррикаде.