интересующихся идеями анархизма студентов педагогического факультета 2-го МГУ и
уже работавших педагогов<38>. Естественно, эти научные занятия со временем должны
были приобрести политическую окраску, подготовив сознание участников к пересмотру
идеологической базы коммунистов. Вероятно, нечто похожее существовало и в стенах
МВТУ им. Баумана, где учился брат Н.Р.Ланга - Ю.Р.Ланг, сам не принимавший участия в
орденском движении, но выступавший связующим звеном между братом анархо-
мистиком и некоторыми своими соучениками, т.к. на его квартире с лекциями не раз
выступали “старшие рыцари”, среди которых были А.А.Солонович и А.С.Поль. Сколько
было подобных кружков по Москве, как широко распространялось влияние тамплиеров на
студенческую молодежь - сейчас остается лишь гадать, но что в это духовное движение
так или иначе были вовлечены сотни людей, сомневаться не приходится.
Еще меньше пока известно об иногородней периферии Ордена.
С достоверностью известно о существовании тамплиерской (анархо-мистической)
молодежной организации в Нижнем Новгороде, где в последних числах июня 1930 г. было
68
арестовано 12 человек, в основном окончивших агрохимический факультет
Нижегородского университета, в том числе и несколько ссыльных<39>. Ссыльные,
имевшие связи с Москвой, по-видимому и содействовали возникновению этого кружка
при поддержке А.С.Пастухова, а затем и Н.И.Проферансова (к последнему члены кружка
ездили за советами, литературой и посвящением). Вторичное влияние шло из Ленинграда
в виде приездов А.А.Синягина, снабжавшего нижегородский кружок текстами легенд и
собственными сочинениями, и З.И.Рожновой (Рожневой?), студентки-медички, само
появление которых свидетельствует о наличии тамплиерских (анархо-мистических)
кружков в городе на Неве.
Менее ясна пока роль, которую сыграли в нижегородском анархо-мистическом
движении такие представители петроградской литературной интеллигенции, как
В.Л.Комарович и Е.К.Моравский, выступавшие, правда, не регулярно, в кружке с
лекциями по истории литературы. Судьба Моравского и его личность мне неизвестны,
однако большое количество статей в газете “Рассвет” и в журнале “Пробуждение” (если
они принадлежат ему, т.к. подписаны Е.З.Моравский, а не Е.К.Моравский, что может
быть ошибкой протоколиста ОГПУ или допрашиваемого), позволяет думать, что он сумел
уехать за границу. Что же касается Комаровича, то с 1924 г. и до своей смерти в 1942 г. он
жил в Ленинграде, преподавал в ЛГУ и был тесно связан с Пушкинским Домом, так что в
его личном архиве могут быть обнаружены документы, каким-либо образом отражающие
эту сторону его жизни.
Следует отметить, что, в отличие от анархо-мистических студенческих кружков
Москвы, где переплетались, порой вытесняя друг друга, мистика и анархизм, духовные
устремления и политика, нижегородский кружок для большинства его членов имел
значение некоторой интеллектуальной игры, своего рода “формы времяпрепровождения”,
которую наполняли литературные устремления большинства (почти все писали стихи и
прозу), возможность общения, разговоров и споров, немного - флирт, а в целом - тяга к
таинственному и запретному, столь характерная для юности вообще, которая скрашивала
серость и убогость провинциальной жизни, усугубленной еще постоянной безработицей
тех лет.
Существовавший одновременно с нижегородским кружок в Свердловске
(Екатеринбург), центральной фигурой которого был Н.А.Ладыженский, приятель
Н.К.Богомолова, получивший от последнего посвящение в тамплиеры и дважды -
орденские легенды, судя по имеющимся пока материалам не перерос в сколько-нибудь
реальную организацию, а его члены не перешагнули границы дружеских бесед, на
которых обсуждались книги по оккультизму и евангельские тексты. Последующий
переезд Ладыженского на Северный Кавказ и его арест в связи с “сочинским делом” и там
не выявил каких-либо организационных образований, показав только наличие множества
съехавшихся сюда мистически настроенных людей - теософов, антропософов, сектантов,
богоискателей, толстовцев, вегетарианцев, среди которых обращалась и тамплиерская
литература, поскольку многие оказывались лично связаны с московскими тамплиерами
(Н.И.Проферансовым, Н.А.Богомоловым и др.)<40>.
3
Познакомив читателя с некоторыми членами Ордена тамплиеров и его филиаций,
очертив, насколько это сейчас возможно, круг их распространения, я перехожу к более
трудной части своей задачи - попытке представить структуру, внутреннюю жизнь и идеи
Ордена по имеющимся материалам.
Как я уже говорил, русское тамплиерство изначально оказалось теснейшим образом
связано с анархистским движением. Причина этого, как мне представляется, заключена не
столько даже в принадлежности к анарходвижению самого А.А.Карелина, а в
существовании анархизма, как изначальной альтернативы идее диктатуры, все равно,
69
пролетариата, буржуазии или династической власти. Симпатии к анархизму в России
подпитывались самыми разными источниками, заложенными в исторической структуре
российского общества и определенными особенностями его социально-исторического
развития, в
первую очередь неизжитыми
тенденциями
“общинности”,
противоборствующей в крестьянской массе всякой власти извне, и сохранением наивного
представления о возможности существования “мира” вне сферы влияния государственных
структур и меняющихся социально-экономических отношений. При этом было бы
ошибкой считать, что анархизм вербовал своих сторонников из числа наиболее
консервативной части крестьянства: как ни парадоксально, в требованиях “обособления”
от государства, получения хозяйственной и политической автономии сходились обе
крайности тогдашней деревенской массы - как “общинники”, так и “хуторяне”, поскольку
в этом они видели выход из-под налогового пресса и вмешательства государства в дела
деревни.
Не меньшее, а м.б. гораздо большее число сторонников анархизма оказывалось в
городе. Объединявшиеся в профессиональные союзы рабочие видели первый шаг к
своему “освобождению от труда” получение в собственность предприятий, где они
трудились, наивно полагая, что сам факт работы на предприятии дает им право на его
экспроприацию и через это - на улучшение условий своей жизни. Еще большее число
сторонников анархизма можно было найти в среде провинциальной (по своему сознанию)
российской интеллигенции, традиционно выступавшей “за свободу вообще”, поскольку
смутное понимание политической свободы как “вольницы” присуще русскому человеку с
незапамятных времен, равно как и коренная неприязнь к “власть предержащим”, перед
которыми он постоянно ощущал свою ущербность и бесправие.
Такое отношение многих россиян к власти, как к чему-то неправедному, греховному,
подлежащему изменению на началах христианства, не только порождало сумбур в их
сознании, не развеявшийся и по сей день, но и переводило сугубо практический вопрос
организации общественной и хозяйственной жизни в разряд эсхатологических чаяний,
придав ему некую мистическую окраску, столь явно проступающую в русской литературе
первых десятилетий ХХ века. Так не случайно вопрос о “мистическом анархизме”,
поставленный Георгием Чулковым и Вяч.Ивановым в 1906 г., был воспринят
современниками не в качестве принципа свободы творчества (отношение личности
художника и его творчества к окружающему социуму), а чуть ли не программой нового
религиозного движения<41>.
Это небольшое историко-социологическое отступление я счел необходимым, чтобы