показать место, занимаемое в сознании людей того времени анархизмом, с которым
каждый связывал собственные чаяния - свободу творчества, освобождение личности от
опеки государства, социально-экономические преобразования в городе и в деревне, и так
далее. Главным же для всех в анархизме было отрицание власти как насилия, т.е.
требование “акратии”, о чем были вынуждены потом все чаще напоминать сами
анархисты, объясняя свою позицию, причем акратии не как отрицания всякой структуры
управления, а как альтернативу диктатуре (насилию) идеи “общественного согласия” и
самоорганизации масс. В результате, анархизм оказывался единственным идейным
течением, противостоящим не только коммунистам (с которыми анархисты, кстати,
сходились в определении окончательных целей преобразования жизни), но и остальным
партиям, отличавшимся от большевиков не отрицанием централизованной власти, а лишь
способом ее применения.
Такая картина позволяет понять всю притягательность анархизма в глазах молодежи
20-х гг. и ее желание разобраться в том, как же представляли себе будущее после
завершения социальной революции такие теоретики анархизма, как М.А.Бакунин и
П.А.Кропоткин, в чем их предвидение отличалось от той реальности, в которой оказалась
Россия. Отсюда был один только шаг к разговорам об анархизме и анархистах, за
70
которыми начинались поиски литературы (продававшейся тогда еще легально), а затем и
ее “проработка” с последующим коллективным обсуждением.
Здесь мы сталкиваемся с очень важным для нас феноменом. В отличие от программ
других политических партий, говоривших о конкретных преобразованиях, анархизм
рисовал картины будущего, опираясь на идею совершенного человеческого общежития,
молчаливо опуская вопрос о возможности ее практической реализации в конкретных
условиях российской жизни.
Изучая анархистскую литературу, читатели узнавали, что основополагающей в
анархизме является свобода волеизъявления человека, недопустимость принуждения к
чему бы то ни было свободной личности, активная взаимопомощь и поддержка свободных
индивидуумов, борьба с любым видом насилия и принуждения как проявлением власти и
тенденции порабощения и эксплуатации человека человеком, отрицание иерархического
построения общества и многое другое, что невольно обращало внимание наиболее
образованных читателей на соответствие анархистских лозунгов евангельской проповеди
как основы общечеловеческой этики. С другой же стороны - невольно переводило интерес
с вопросов политики и экономики на человеческую личность и проблемы ее
взаимоотношения с обществом и мирозданием<42>. В таких кружках, если они
оказывались в поле зрения тамплиеров, начиналось более или менее регулярное чтение
лекций - сначала по экономике, социологии, философии, а затем и по другим сферам
знаний, которые открывали слушателям иную перспективу развития общества и
человеческой мысли, чем марксистские программы вузов.
Перенос акцента с экономики и политики на психологию и духовный мир человека
оказывался тем легче, что многие заповеди анархизма, имея в своих основах христианские
заповеди, совпадали с постулатами тамплиерства, как это устанавливается по корпусу
орденских легенд, в которых настойчиво проводятся одни и те же идеи: свобода воли
личности, невозможность принуждения личности к чему бы то ни было (необходимость
любого поступка должна быть осознана, как органически вытекающая из мировоззрения),
готовность жертвенного служения ближнему и дальнему, и многое другое, что
неприметным образом складывалось в некий “рыцарский кодекс”, если понимать под
“рыцарством” то идеальное, что осталось в нашем сознании от социального института
рыцарства европейского средневековья. “Рыцарь - понятие этическое, как лицо,
совершающее нравственные поступки”, - пояснял на одном из допросов
Е.Н.Смирнов<43>, понимая под этим идеал гармоничного и свободного человека,
отдающего отчет в своих словах и поступках, умеющего взять на себя ответственность за
принятые решения, ощущающего себя нужной и неотъемлемой частью мира, в котором он
живет и который преобразует по мере собственного преобразования и совершенствования.
О том же, только другими словами, говорили на допросах и остальные тамплиеры.
Сознание человека ХХ века, подготовленное всем предшествующим романтическим
периодом развития европейской литературы, воспринимало рыцаря не только как воина,
но и как защитника справедливости. Рыцарь представал человеком, добровольно взявшим
на себя миссию подвига служения добру и свету в этом мире, символом чести, стойкости,
мужества, неукоснительного исполнения долга; он оказывался наиболее ярким и
всеобъемлющим идеальным образом, понятным каждому молодому, сколько-нибудь
развитому и начитанному человеку. Можно сказать, что использование образа рыцаря
было одной из самых удачных идей, позволявшей при желании каждому воплотить в
своей жизни блистательную сказку, - в жизни, казалось бы, начисто лишенной
возможности сказок; в жизни, где делалось все, чтобы осмеять любую высокую
романтику, низвести ее до пошлости быта и дезавуировать самые высокие порывы. Уже
это обстоятельство позволяло человеку, прикоснувшемуся к идее рыцарства, отдаться ей с
непосредственностью юности, тем более, когда почва была подготовлена лекциями,
расширявшими кругозор неофита, рождавшими желание идти к знанию все дальше и
дальше, вкушая “запретный плод духа”.
71
Подобная ситуация, как мне кажется, способна с наибольшей вероятностью объяснить
странный, на первый взгляд, факт, что “тамплиерами” оказывались не только члены
Ордена тамплиеров, но и слушатели самых начальных “рыцарских” кружков. Например,
по воспоминаниям В.И.Филоматовой, она с подругой была “посвящена в тамплиеры”
А.А.Солоновичем в первое же их с ним свидание, после чего только и начались занятия в
кружке и последующие посвящения в орденские степени<44>. Как могла получиться
такая скоропалительность? Мне представляется, что в данном случае действия
Солоновича исходили из романтичности ситуации, тем более, что пришедшие к нему
девушки, заканчивавшие 1-й МГУ (одна - медицинский факультет, другая - химический),
оказались достаточно подготовлены, чтобы раскрыть перед ним интерес к вопросам
именно духовного порядка, формирующим мировоззрение. Неясно другое: в какой орден
они были приняты?
Ритуальная сторона тамплиерства, введенного Карелиным в России, представляется
достаточно простой, как в том можно убедиться, читая показания А.С.Поля, совпадающие
в деталях с рассказами других арестованных членов “Ордена Света”, вступивших на путь
“признательных показаний”. Будущий кандидат прослушивал цикл лекций по истории и
философии, несколько основополагающих орденских легенд (о сотворении мира, об
Атлантиде и Египте), а затем, если он изъявлял согласие на вступление в Орден, в
назначенный день, в присутствии старших рыцарей, одним из которых бывала женщина,
он приносил обет верности, выслушивал краткую версию легенды о жрецах Египта и
формулу посвящения в первую степень. При переходе во вторую степень он получал
белую розу, как знак чистоты помыслов и устремленности к бесконечному, с которой он
теперь должен был появляться на собраниях. Одновременно ему давалась голубая
восьмиконечная “богородичная” звезда, символизировавшая надзвездный мир восьми
измерений, поскольку в “Ордене Света” было восемь степеней посвящения.
Посвящения в последующие степени отличались лишь произносимой формулой и тем,