иерархического порядка у меня всегда было ярко отрицательное отношение. Нужно
проводить резкую грань между Церковью и христианством, беря последнее как одно из
учений о нравственности. Прочитавши некоторые из источников, я увидел, что поучения
Церкви в вопросе об оправдании государства и власти, оправдании насилия, являются
нелогичными, двойственными и явно неверными. Размышления над текущей
политической деятельностью как в СССР, так и за границей, привели меня к мысли, что
применение насилия должно быть и становится все менее действенным для тех, кто его
применяет. Насилие не дает тех результатов, которые от него ожидают, оно решительно
для всех сторон приносит только неприятные в конечном счете последствия…”<21>
И позднее, на допросе 29.12.30 г. разъяснял: “Ознакомление с мистическими идеями, с
учением Христа по Евангелию, показало мне правильность и с этой стороны основных
установок анархизма, как я их понимал, т.е. о принципах любви, красоты, принципах
безвластия, принципе добра. <…> Для меня было крайне важно, что у Христа нет ни
одного изречения, оправдывающего государственность и насилие. <…> В отношении же
вопросов тактического характера ознакомление с мистикой укрепляло во мне те
толстовские взгляды, которые у меня были по этому вопросу и ранее. <…> Вот в этом
понимании во мне уживались анархизм и мистика, но все же у меня были некоторые
сомнения и искания, т.к. я осознавал, что что идеи мистического и толстовского порядка
все дальше уводят меня от социально-революционного элемента в анархизме, каковой
элемент ранее, в первые годы революции для меня превалировал…”<22>
Более подробно и с указанием возможности практической деятельности в этом
направлении внутри советского общества, но под углом зрения христианских идей, как
мировоззренческой основы современного человека, писал в своих показаниях
Н.И.Проферансов, в юности - активный революционер, после 1922 г. заведующий
кабинетом истории социальных движений в Институте Маркса-Энгельса, а к моменту
ареста работавший техническим редактором Большой советской энциклопедии.
“Приблизительно с 1910-1912 г. я перестал быть материалистом, а когда стал
анархистом, то не считал, что для анархиста обязательно быть материалистом. Я считал и
считаю, что в социализме и анархизме сущностью их являются требования, которые общи
с требованиями первоначального христианства, именно - общечеловеческая солидарность
и любовь к каждому человеку. Первоначальное христианство привлекает меня также тем,
что отрицает собственность, государственную власть и стоит за экономическое равенство.
В связи с этим я стал думать, что задачей анархистов в условиях советской
действительности является пересмотр старого отношения к религиозным проблемам и
обоснование синтеза анархического мировоззрения и мировоззрения раннего
христианства, а также обоснование новой философии анархизма - осуществление в жизни
таких учреждений, которые бы вытекали из этого синтеза анархии и религии. Это мне
представляется возможным в результате длительной работы над просвещением в этом
духе народных масс. Под такими учреждениями я мыслю всякого рода союзы, артели,
коммуны, создаваемые на принципах религиозно-философского анархизма… Основываясь
на существовании толстовских коммун, я думаю, что в таких коллективах можно вести
анархическую и духовно-просветительную работу…”<23>
Как это все преломлялось в сознании члена “Ордена Света” и внутри самого Ордена
раскрывает в своих показаниях К.И.Леонтьев на ряде допросов.
“Я исповедую христианские идеи, заключающиеся в той проповеди любви, которая
изложена в Евангелии, - писал он 14.09.30 г., - но не в церковном толковании, а в моем
собственном, а именно: Церковь истолковывает учение Христа для поддержки власть
имущих, а в моем истолковании учение Христа является попыткой построить на земле
братство на основах любви и равенства. Пропагандой учения Христа я не занимаюсь и
считаю это бесполезным навязывать каждому…”<24>
96
На допросе 15.11.30 г., возвращаясь к этой теме, Леонтьев пояснял смысл и содержание
“Ордена Света” следующим образом.
“Кружок мистико-анархического направления, именуемый “Орденом Света”, который
существовал, как мне помнится, с декабря 1924 по осень 1925 года, ставил своей задачей
ознакомление с этикой мистического анархизма. В основе ее лежала христианская этика,
очищенная от примесей церковного догматизма. В образе так называемого “рыцаря”
мыслился человек самоотверженный, осуществлявший любовь и добро в жизни. Одним из
основных положений этой этики было то, что как в жизни личной, так и общественной - в
политике, цель не может оправдывать средства. Это значит, что как бы ни была высока
цель, она не может осуществляться нечистыми средствами, как, например, ложь, насилие
над совестью, спекуляция на народной темноте и дурных человеческих инстинктах.
Занятия этого кружка и заключались в том, что во время встреч, которые происходили
раз или два раза в месяц, разбирались те или иные вопросы этики, возникавшие при
чтении или рассказывании легенд и лекций А.А.Солоновича.
Именование членов этого кружка “рыцарями” имело чисто символическое значение и
связывалось с воспитанием в себе начал христианской этики…”<25>
С иной подготовкой и иными мыслями оказался в Ордене А.В.Уйттенховен,
продолжавший до конца следствия категорически отрицать какую-либо свою
причастность Ордену и признававший только факт личного знакомства с А.А.Карелиным,
Ю.А.Завадским, В.С.Смышляевым, А.А.Солоновичем и рядом других тамплиеров и
анархо-мистиков. Впрочем, в данном случае важно не его утверждения (которые
опровергаются содержанием его литературного творчества и тесной связью с
оставшимися в живых тамплиерами), а набросанный им самим эскиз эволюции его
интересов, приоткрывающий душевный (и духовный) мир многогранного и талантливого
человека.
А.В.Уйттенховен был блестящим художником, зарабатывавшим на жизнь в середине
20-х гг. портретами и иллюстрациями в театральных журналах Москвы, переводчиком с
нескольких языков, включая санскрит, который он начал изучать в Московском
университете, редактором военного журнала, дипломатом, поэтом… и проведя большую
часть жизни по лагерям и ссылкам, скончался убежденным мистиком в инвалидном доме
под Архангельском.
Вот, что он писал о себе 14.10.30 г.
“На повторный вопрос об эволюции моего мировоззрения могу сообщить следующее.
Интерес к вопросам философского характера возник у меня очень рано (мне было тогда
лет четырнадцать), и первым тогда был интерес к анархизму, выразившийся в чтении
Эльцбахера и Ницше. Чтение Эльцбахера (книга “Анархизм”, где излагаются разные
системы анархизма) привело меня к изучению Льва Толстого и к увлечению его
“Евангелием”, так что в течении нескольких лет (до 1915-1916 гг.) я считал себя
толстовцем. От этого периода осталась у меня склонность к вегетарианству (мяса я не ем
до сих пор, рыбу - изредка) и некоторые взгляды на искусство (например, нелюбовь к
Шекспиру). Знакомство с различными религиозными системами (через Толстого) привело
к изучению буддизма и теософии. Первое выразилось в том, что в университете я занялся
изучением санскрита, прерванное призывом меня на военную службу в мае 1916 г. В
университете же прочитал почти все книги по теософии, имевшиеся на русском языке.
Пребывание на военной службе до октября 1917 г. (когда я вернулся с юго-западного
фронта), прервало это изучение, возобновившееся отчасти осенью этого же года. В
университете я занятия не возобновлял, т.к. интересующие меня предметы (санскрит и