своему искавшие правды. Но попадались мне и шарлатаны, так сказать, клоуны от
мистики…”<11>
Действительно, на протяжении всех 20-х гг., не только в Москве, но и по всей России
возникали различные мистические группы, кружки и ордена, среди которых встречалось
множество шарлатанов, проходимцев и сумасшедших, как это было во все времена, в том
числе и в наши дни. Но все же, какую бы форму ни принимали эти группы, как бы ни
соединяли теософию с православием, индийский мистицизм с анархистской этикой, а
современную науку - с антропософией, в них проявилась последняя, достаточно серьезная
волна духовного сопротивления русской интеллигенции “всеобщему оскотнению”, как
выразился тогда о советской действительности И.А.Бунин.
Сам З.М.Мазель довольно рано принял православие, в крещении был наречен
“Зеноном”, и небольшая иконка соименного святого бережно сохранялась им всю жизнь,
хотя, по свидетельству внука, к религии в ее догматической (церковной) обрядовости он
относился довольно равнодушно или, возможно из-за условий советского быта -
осторожно, не желая входить в идеологический конфликт с государством.
Признание Мазеля в причастности М.А.Чехова не только к Антропософскому
обществу, закрытому осенью 1923 г., но и к какой-то “орденской ложе”, сейчас находит
документальное подтверждение и позволяет представить общую последовательность
событий.
Начать следует с того, что традиционный взгляд на возникновение у Чехова интереса к
антропософии в результате работы над постановкой “Петербурга” оказывается
несостоятельным. Его знакомство с А.Белым произошло значительно раньше, 15 октября
1921 г. на одном из заседаний Вольной философской ассоциации (Вольфила). Таким
образом, его встреча с Р.Штейнером, происшедшая два года спустя, представляется
отнюдь не случайной, а целенаправленной и подготовленной все тем же А.Белым. По
105
словам Мазеля, А.Белый, “часто бывавший у нас дома, много рассказывал Чехову о своих
беседах и встречах с Рудольфом Штейнером”. Именно после этих разговоров Чехов,
видимо, и захотел с ним встретиться.
Однако и появление Чехова на заседаниях Вольфила нельзя считать исходным пунктом
его интереса к духовным знаниям. Скорее, наоборот: посещение заседаний Вольфила как
и Антропософского общества в Москве и его библиотеки, находившейся на Сивцевом
Вражке, куда ходили Чехов и Мазель, было только продолжением пути, начало которого
высвечивается с конца предшествующего этому 1920 года.
Как ни странно, об этом нам сообщает С.М.Эйзенштейн. В одной из главок
автобиографических записок С.М.Эйзенштейна “Le bon Dieu”<12> сохранилось описание
знакомства будущего великого кинорежиссера в Минске с Б.М.Зубакиным, который
посвятил его в члены Ордена, оказавшегося впоследствии исключительно продуктом
самодеятельности самого Зубакина - талантливого скульптора, поэта и безусловного
мистификатора. Значительно дополняют и расшифровывают эти зарисовки письма
С.М.Эйзенштейна к матери того же периода, дающие представление об участниках этих
“заседаний” - поэте Б.Л.Плетнере, мистике и религиоведе актере И.Ф.Смолине и уже
упоминавшемся мною П.А.Аренском, вместе с которым (и с Л.А.Никитиным)
Эйзенштейн в конце сентября 1920 г. приехал в Москву.<13>
В Москве занятия эзотерическими науками были продолжены уже без Б.М.Зубакина,
причем к Аренскому и Эйзенштейну теперь присоединились В.С.Смышляев и М.А.Чехов:
“Среди новых адептов - Михаил Чехов и Смышляев. В холодной гостиной, где я сплю на
сундуке - беседы. Сейчас они приобретают скорее теософский уклон. Все чаще
упоминается Рудольф Штейнер…” <14> Однако теперь можно с уверенностью сказать, что
гораздо раньше, чем Чехов встретился с “Доктором”, в том же 1920 или 1921 году Чехов
познакомился с А.А.Карелиным, основателем Всероссийской ассоциации анархистов-
коммунистов, который одновременно был и основателем Ордена тамплиеров.<15>
Тот факт, что М.А.Чехов был одним из первых учеников Карелина, получившим в
числе других - П.А.Аренского, Ю.А.Завадского, В.А.Завадской и В.С.Смышляева
посвящение в Орден, подтверждается показаниями одного из крупнейших антропософов
России, друга А.Белого, тамплиера и розенкрейцера М.И.Сизова. На допросе 26.04.1933 г.
Сизов показал, что в числе других “артист М.А.Чехов имел одну из старших степеней
Ордена”<16>. Отсюда можно заключить, что Мазель вспоминал именно об этой
“орденской ложе”, которая его собеседниками, ничего не знавшими об Ордене
тамплиеров, была воспринята, как ложа “масонская”…
Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на Чехова, который уже в первой своей
исповедной книге “Путь актера” рассказывает о попытках заполнить духовную пустоту
существования, к слову сказать, характерную вообще для семьи Чеховых. Интерес к
йогам, сочетание философии и розенкрейцерства, тамплиерство, все большее увлечение
антропософией, по-видимому, отвечали внутренним устремлениям актера, который,
мучимый своим талантом, в предшествующие годы метался в пустоте бездуховности,
поочередно ища забвения в эмоциональных взрывах на сцене, в любовных похождениях и
в вине. Вряд ли я ошибусь, предположив, что зимой 1920/21 года он пережил один из
решающих этапов своего катарсиса, направившего его жизнь по новому руслу,
удивительным образом сочетая свое штейнерианство с православным “старчеством”, как
он пишет о том в своей американской книге, описывая одну из встреч со “Старцем”.
“…На этот раз разговор зашел о Рудольфе Штейнере. Монах, схимник, сорок лет
проведший в посте и молитве, прямой последователь школы старых подвижников,
человек, имевший свои откровения, свое переживание евангельских истин, следовавший
традициям, в которых не упоминалось ни о перевоплощении человеческого духа, ни о
законах судьбы (кармы), этот человек без колебаний и сомнений заговорил о Рудольфе
Штейнере и его учении как об истинном и правдивом. Он несколько раз возвращался к
106
этой теме и всегда говорил положительно, за исключением одного только раза, когда он
выразился так:
- То, что говорит доктор Штейнер, есть как бы букет цветов, - и, подумав мгновение,
добавил: - Но попадаются и плевелы.
Если это всё, что русский подвижник захотел сказать против европейского оккультиста,
то, право же, стоит задуматься над этим фактом, как нам, антропософам, так и верующим
христианам, боязливо отрицающим науку о духовных мирах…”<17>
В основе своей - с детства - М.А.Чехов был мистичен и неврастеничен, но выросши в
слишком прямолинейной и рациональной среде, в которой, как я вынес из собственного
общения с Чеховыми, отсутствовала сама возможность религиозного, а, тем более,
мистического чувства, он долго метался, не мог понять и найти себя. Теперь это
произошло. И Мазель, безусловно сопричастный этому перерождению, не случайно
спустя много лет характеризовал своего друга знаменательными словами: “Чехов был
актер-мистик. Это было в нем главное. Поэтому он и сумел так проникнуть в самую суть
образа Хлестакова: он играл его мистическую пустоту…”
В июле 1928 г. М.А.Чехов со своей второй женой К.К.Чеховой, урожд. Зеллер, уехал за
границу, чтобы уже никогда не возвращаться в Россию. К этому времени у Мазеля была
своя семья, свой дом. К 1925 г. из Витебска в Москву переехали его родители,
поселившиеся на Знаменке 13, чуть ли не в квартире П.А.Аренского, где теперь жил и
В.С.Смышляев.
После прежней, далеко не всегда обеспеченной, но яркой и бурной жизни начала 20-х
годов, в 30-х годах следовало приспосабливаться к действительности, которая, вопреки
утверждению Гегеля, оказывалась далеко не “разумной”. Прежние друзья были за