темы популярной философии.
Несчетное количество раз переписываются различные церковные документы, в
особенности относящиеся к расколу внутри “Тихоновской” церкви, вызванному
известным посланием митрополита Сергия. Каким-то безвестным монахом в глухом
местечке центральной России в глубокой тайне изданы 6 экземпляров “Сборника” этих
документов, содержащих свыше 200 документов на 500 страницах большого формата,
преимущественно направленных против митрополита Сергия. Большим успехом
пользуются различные стихотворения, не могущие быть напечатанными в советских
изданиях в силу их идеалистического или религиозного характера. Особенно много таких
стихов посвящено России, ее судьбе и страданиям.
По свидетельству одного из большевистских толстых журналов рекорд тиража за 10
лет революции принадлежит не какому-либо из советских изданий Государственного
издательства, а известному стихотворению анонимного автора, приписываемому, однако,
единодушно Сергею Есенину, под названием “Ответ Демьяну Бедному” на его наглую и
кощунственную “Юмористическую Библию”. Действительно, едва ли есть в России
грамотный человек, даже среди большевиков, который бы не читал этого стихотворения
и, по-видимому, тысячи машинисток переписывали его среди советских циркуляров по
всем городам России, ибо количество “изданий” этого стихотворения, талантливого по
содержанию и по форме, неисчислимо.
Русская интеллигенция всегда отличалась страстью копить книгу, собирать у себя дома
свою библиотечку. Так и в настоящее время распространено коллекционирование этих
рукописей. Собрания их под названием “архивов” хранятся обычно не дома в столе или на
этажерке, а в корзинах или в чемоданах где-либо у безобидной знакомой старушки под
диваном или на шкафу, часто даже без ее ведома, или где-нибудь на даче в сарае или на
чердаке. Иногда такие архивы у неосторожных и легкомысленных лиц залеживаются в
квартире, вернее, на “жилплощади”, ибо слово “квартира” почти вывелось из
употребления в СССР. Тогда эти “архивы” рано или поздно делаются добычей ГПУ и
всегда являются лакомым блюдом для производящих обыск чекистов.
Провал “архива” вселяет тревогу в окружающей среде, ибо хотя рукописи
переписываются и анонимны, но ГПУ довольно быстро расшифровывает аноним, если не
персонально по отношению к автору, то ту среду, в которой могла появиться
соответствующая рукопись, и начинается форменная облава.
155
Вот почему при получении известия об аресте кого-либо из друзей или знакомых, один
из первых тревожных вопросов касается - не провалился ли при обыске “архив”. Часто
репрессии обрушиваются и на машинисток. Так, в июне сего года (т.е. 1930 г. - А.Н.) в
сравнительно узком кругу общества в Москве за два дня было арестовано пять Лёль,
очевидно в поисках какой-то Ольги или Елены, переписчицы неприятной для
большевиков рукописи<2>. Автору этих строк в течение ряда лет удалось просмотреть и
ознакомиться с немалым количеством таких “архивов” у самых разнообразных
представителей интеллигенции, главным образом у молодежи, при этом у него сложилось
определенное впечатление об общем состоянии общественного сознания русской
интеллигенции, чутким барометром коего является творческая мысль.
О чем же трактуют, что и как пишут анонимные авторы подпольной литературы?
Каковы темы, каков круг интересов, в чем “злоба дня”, какова социально-политическая
ориентация, каков характер разработки проблем в смысле философского направления -
вот вопросы, напрашивающиеся у всякого, с кем приходится делиться впечатлением от
знакомства с подпольной литературой в Советской России. Кое-какие обобщающие
выводы несомненно могут быть сделаны на основании знакомства с десятком “архивов”,
содержащих более сотни разнообразных рукописей, вышедших за последние 10 лет
преимущественно в столицах и на Кавказе.
Прежде всего бросается в глаза творческая импотенция (бессилие) целого
значительного слоя русской интеллигенции, присвоившего себе в прошлом эпитет
“передовой”, шедшей в авангарде так называемого “освободительного движения”, вожди
коего, действительно, в течение ряда десятилетий были властителями душ молодежи и
самых широких кругов общества. Речь идет о социалистах, преимущественно
меньшевиках и эсерах. Автор этих строк тщетно искал в течение восьми лет каких-либо
следов творческой жизни среди уцелевших еще представителей этих кругов
интеллигенции - ни разу за все время ему не попалась ни одна рукопись этой ориентации.
Лишь однажды в Москве в Сельсоюзе встретилась ходившая там тощая рукопись, по-
видимому, эсеровской ориентации под заглавием “В защиту Революции”, содержащая в
себе нечто вроде обвинительного акта против большевиков, дискредитировавших идею
революции. Это было в 1922 г. вскоре после известного эсеровского процесса, когда в
Сельсоюзе, только что тогда возникшем, было много бывших эсеров. И затем, много лет
позднее, в “архиве” одного бывшего меньшевика среди рукописей по оккультным
вопросам неожиданно встретил прошлогодний номер “Социалистического Вестника”,
проникший каким-то образом через границу в СССР. Ни о каких серьезных работах или
толстых томах в связи с социалистическими доктринами говорить не приходится - о
социализме достаточно книг выпускают сами большевики. Объяснять оскудение
творчества социалистической мысли полным разгромом меньшевистских и эсеровских
кадров едва ли будет правильно, ибо не меньшему разгрому подверглись и другие
группировки, например, круги церковной интеллигенции, давшей, однако, в тяжелых
условиях большевизма ряд замечательных по глубине сочинений по всем основным
вопросам общественного сознания вплоть до “Религиозных оснований политической
экономии”.
Гораздо более правильным “показателем” существа дела является то зловещее для
социалистических кругов обстоятельство, что им нет в советской действительности
никакой “смены”, что среди современной молодежи немыслимо встретить ни одного эсера
или меньшевика (в смысле сочувствия им), как будто бы эта порода людей относится к
совершенно другой исторической эпохе.
Это обстоятельство, наряду с творческим оскудением демократической мысли и наряду
с тем, что бывшие бойцы разбитой армии более, чем кто бы то ни было впали в
ничтожество, предаваясь пьянству, картам и мечтам о еврейских погромах -
свидетельствует о глубочайшем кризисе русской демократической мысли.
156
Но кризис общественного сознания не ограничивается одним только разочарованием в
демократических идеях, он идет гораздо глубже и дальше и затрагивает внутренние
основы сознания, распространяясь не только на мировоззрение, но и на мироощущение.
Кризис охватил все научно-позитивное сознание, все материалистическое мироощущение.
Дело не в демократизме, ибо его “враги” в лице либерализма и консерватизма впали в
такую же прострацию, как и он сам, которая однако менее заметна, ибо демократизму
принадлежало первенство на арене политической борьбы.
Дело в политике вообще. Политикой никто в Советской России не интересуется, она
вызывает отрыжку и отвращение. Ею отравлены все, и как раньше в безбожных
семинариях богословие вызывало скуку и злобу, так и теперь политграмота, вечная
политическая проблема вызывает ту же скуку и протест “всего существа”, как писал один
комсомолец-самоубийца. От политики бегут как от чумы куда попало и более всего по
линии наименьшего сопротивления - в спорт, в шахматы, на зеленое поле проферанса, к