- Зачем ты так говоришь? – возмутился гардемарин. – Я допускаю, что он тебе неприятен, но зачем же оскорблять человека?! Насколько я знаю, никто не может сказать, что у него нет чести…
- Никто, - охотно согласился кондуктор, и после короткой паузы добавил: – Никто, кроме офицерского собрания лейб-гусарского полка и меня.
- О чем ты говоришь?
- Не бери дурного в голову, Сашка. Лучше давай сегодня отдохнем, а то завтра вставать ни свет, ни заря.
- Ты думаешь?
- Я знаю. Пока всех запрягут, пока навьючат… бедлам тот еще будет. Так что приходи утром завтракать, я что-нибудь сварганю.
- Удивляюсь, зачем тебе твой Федор, если ты все можешь делать сам?
- Не все. Верблюда завтра он будет навьючивать. И лошадей запрягать. Кстати, как и твой Абабков… Слушай, есть тема!
- Какая еще тема?
- Нам ведь с тобой положено по верблюду, так ведь?
- Так.
- Во-от! А если запрячь их в арбу, то груза эти два дромадера, утащат вчетверо больше!
- Заманчиво, - задумался гардемарин. – Только где же мы возьмем арбу, да еще и с упряжью?
- Хм, вопрос, конечно, интересный, - задумался кондуктор.
Найти арбу – задача и впрямь нетривиальная. Весь транспорт, что имелся в Бами и его окрестностях, принадлежал либо интендантам, либо маркитантам. И совершенно очевидно, что ни те, ни другие не захотят расстаться с ним ни за какие коврижки. Правда, есть еще жители окрестных аулов, и тут могут быть разные варианты… По лицу Будищева видно, что он поочередно обдумывал их все, пока, наконец, не пришел к какому-то одному.
- Федька, ты где? – позвал он денщика, но тот отчего-то не отозвался.
Как оказалось, Шматов сидел у их палатки и, вооружившись копировальным карандашом[2], что-то старательно выводил на клочке бумаги, высунув от усердия язык. Деликатность никогда не входила в число добродетелей Будищева, а потому он беззастенчиво заглянул приятелю через плечо и громко прочитал:
- Здравствуй, дорогая моя и ненаглядная Аннушка. Ты уж прости меня за то что я уехал не попрощавшись, а только отпустить Дмитрия Николаевича одного мне было неспособно. А ты бы меня не отпустила, хоть я бы все одно уехал…
Дмитрию на минуту стало стыдно. Ему за все время так и не пришло в голову написать хоть пару строк о своем житье-бытье Гесе или Стеше. Он вообще не привык писать письма. В прошлой жизни было особо некому. Невесты он так и не завел, а спившимся родителям не хотелось. Да, если честно, он и не знал, живы ли они, или быть может, уже умерли, сгинув в пьяном угаре.
- Я тут это…, - смутился Федор, прикрывая листок рукой, - а то мало ли, в бою ить всякое бывает.
- Ну-ну, - с деланым безразличием пожал плечами кондуктор, - пиши, писатель. Можешь от меня привет передать.
- Ага, - с готовностью отозвался приятель, и снова взялся за карандаш, но тут его снова прервал, на это раз Майер.
- До чего же скучно ты пишешь, братец, - заявил он. – Если уж взялся за письмо к женщине, так не поленись и добавь каких-нибудь описаний. Окружающих красот, или еще чего.
- Скажете тоже, ваше благородие, - ухмыльнулся Шматов. – Какие уж тут красоты? Одна сплошная степь кругом, да жара, а более и нет ничего.
- Эх, Федя, ничего-то ты не понимаешь в загадочной женской натуре!
- Ты сам-то давно таким знатоком стал? – ухмыльнулся про себя Будищев, но, решив не прерывать товарища, с интересом прислушивался.
- Ну вот послушайте, - продолжал разливаться соловьем гардемарин: - Громадные, нависшие над пустыней скалы, покрытые темной зеленью кипарисов, освещенные бледно-розовым светом восходящего солнца…
- Тебе бы книжки писать, - не выдержал высокого стиля кондуктор.
- А что, может, и напишу!
Федор некоторое время прислушивался к их беседе, но затем тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и продолжил свою работу:
«…Дмитрий Николаевич велел тебе кланяться и просил сильно на меня не гневаться, потому как ему одному тут совсем бы худо пришлось. Вдвоем-то оно куда как способнее. А ты коли будешь у госпожи Берг по какому делу или просто в гостях, так поклонись ей и Степаниде с Семеном от нас обоих. Да скажи, что тут совсем не опасно, и сражениев никаких покуда нет. Правда, Графа, то есть Дмитрия Николаевича, еще одним крестом наградили. Он даже смеялся, дескать, скоро на спину вешать придется. За сим прощаюсь, потому как надо собираться, а оказия письмо отправить когда еще будет. Верный тебе запасной ефрейтор и егориевский кавалер Федор Шматов».
Хорошенько поразмыслив над словами Будищева, Майер все же решил, что просто отправиться спать накануне похода не годится и надо пойти к маркитанту, с тем, чтобы немного развеяться напоследок, да попрощаться на всякий случай с приятелями, остающимися в Бами. Как водится, «немного» не получилось, и он подобно многим другим офицерам как следует надрался. Отчего к себе в палатку вернулся хоть и на своих двоих, но при дружеской поддержке лейтенанта Шемана. Доставив подчиненного до места, командир батареи передал его молодое и совсем еще недавно полное сил тело вестовому, после чего счел свой долг старшего товарища исполненным.