А теперь что? Пока не начался поход, люди просто звереют от скуки. Так что о ссоре моряка и таманца завтра не будут знать только глухие. То, что один из них хорошо стреляет, причем на такие дистанции, что местным стрелкам и не снилось, многим хорошо известно. И вот как теперь господина хорунжего на тот свет отправлять? Его там вообще-то черти заждались и подельникам без него скучно…
Занятый такими мрачными мыслями, Будищев машинально стащил с ног сапоги, надетые по случаю гулянки у Левенштерна, и скинул китель, После чего растянулся на своем тюфяке и, взведя по привычке курок у «смит-вессона», неожиданно быстро уснул.
— Граф, вставай, — выдернул его из сонного забытья встревоженный голос Шматова.
— Не вставай, а вставайте, — зевнул он, переворачиваясь на другой бок.
— К табе посыльный пришел из штабу!
— Не к «табе», а к вам, — отозвался Дмитрий, пытаясь натянуть на глаза шинель, заменявшую ему в холодные ночи в пустыне одеяло.
— Да на хрена он нам нужен! — рассвирепел обычно кроткий Федор и решительно дернул своего «барина» за торчащую из-под шинели босую ногу. — Людским языком табе сказано, пришел посыльный! Скобелев требует!
— Бррр, — удивленно потряс головой кондуктор. — А зачем?
— А вот не доложили мне, — огрызнулся денщик.
— Ладно, — подскочил уже совершенно проснувшийся Будищев. — Умыться есть из чего?
— И умыться есть, и побриться, а чаю попьешь, когда вернешься от генерала.
— А если он меня пошлет, куда Макар телят не гонял?
— Значит, не попьешь.
— Дай хоть просто холодной воды, а то в горле пересохло…
— Пить надо меньше.
— Федя, блин!
— Я уже двадцать пятый год как Федя, — буркнул в ответ Шматов, подавая стакан воды, перемешанной с клюквенным экстрактом.
В штабной кибитке его, помимо мрачного как черт Скобелева, ждали командир таманцев полковник Арцишевский и начальствовавший над моряками лейтенант Шеман. Стало ясно, что речь пойдет о вчерашнем инциденте, и ничего хорошего от этого разговора ожидать не приходилось.
— Здравия желаю вашему превосходительству! — со всем возможным почтением поприветствовал генерала Будищев.
— Нет, вы только на него полюбуйтесь, — ухмыльнулся командующий. — Хорош, нечего сказать!
— Покорнейше благодарю!
— Будищев, не юродствуйте! Любого другого унтер-офицера за подобный фокус ожидало бы разжалование. Но вы известный изобретатель, можно сказать ученый, и… да к черту ваше изобретательство! Если бы я не чувствовал себя обязанным за спасение Студитского, вы сегодня же встали бы в строй рядовым, и, смею заверить, никакие высокопоставленные особы не защитили бы вас!
— Осмелюсь спросить, ваше превосходительство, уж не идет ли речь о нашей размолвке с хорунжим Бриллингом?
— Размолвке? Нет, каково?! Да будь вы офицером, такую размолвку можно было бы разрешить только у барьера!
— А доложили ли вашему превосходительству, из-за чего произошел этот инцидент?
— Да какое это имеет значение?!
— Ну, если честь дочери военного министра не имеет значения…
— Молчать! — рявкнул раздосадованный наглыми возражениями кондуктора Скобелев, но тут же осекся и, настороженно глядя на Дмитрия, спросил: — А при чем здесь графиня Милютина?
— Значит, не доложили, — бесстрастно пожал плечами Будищев.
— Говорите!
— Как прикажете. Так вот, их благородие хорунжий Бриллинг, рассказывая о своем успехе у дам, упомянул, что сюда в качестве сестры милосердия направляется его давняя любовница, у которой высокопоставленный отец и титул. И что именно их связь и была причиной его перевода из гвардии.
— Что, прямо так и сказал? — хмыкнул Скобелев и вопросительно обвел глазами присутствующих.
Арцышевский в ответ только пожал плечами, дескать, не знаю, а вот присутствовавший на гулянке Шеман утвердительно кивнул.
— И что? Нет, он, конечно, свинья, но…
— Ваше превосходительство, так уж случилось, что большую часть пути из Петербурга я провел рядом с графиней Елизаветой Дмитриевной. Скажу больше, я имел честь оказать ее сиятельству некоторые услуги.