Следом за маленьким отрядом охотников прибавили ходу еще два человека, считавшиеся вольнонаемными. Латыш Ян Зандерс — слуга фон Левенштерна, бывший постоянным спутником своего хозяина в его странствованиях и военных авантюрах, и отставной солдат Федор Шматов, служивший в том же качестве у Будищева. Однако если у богатого немецкого барона наличие прислуги считалось делом само собой разумеющимся, то как себе это мог позволить простой кондуктор, было решительно непонятно. К тому же Шматов частенько называл своего хозяина графом, что добавляло их странной парочке легкий флёр таинственности.
Впрочем, на графа Монте-Кристо из сочинений господина Дюма моряк походил весьма мало. Богатством не кичился, деньгами не сорил, от дружеских попоек уклонялся и вообще вел себя в высшей степени скромно. Вином и разносолами, подобно многим офицерам, не увлекался. Даже ели они со слугой часто из одного котла с нижними чинами, для чего хозяин вносил артельщику известную сумму.
Фон Левенштерн же, напротив, старался обставить походный быт с максимальным комфортом. Чтобы хороший табак, еда и напитки не переводились у господина, его латышский Санчо Панса вел в поводу двух тяжело нагруженных различными припасами вьючных лошадей. Хотя надо сказать, что всем этим барон щедро делился с товарищами.
Бендессены — это и перевал, и обширная долина, располагающаяся у входа в него, а также высокий утес, у подножия которого почти перпендикулярно сходятся дороги в Бами и в Ходжа-Калу. С высоты этого утеса легко можно контролировать и долину, и проходящие по ней пути, а потому здесь давно следовало устроить пост, но у командования до сих пор, что называется, не дошли руки.
Между утесом и перевалом расположены несколько невысоких холмов, подножия которых усеяны крупными валунами, а со стороны долины его огибал полноводный ручей, бравший начало в горах Копетдага, по берегам которого в изобилии росли трава и камыш, иногда превышающие человеческий рост. Посреди блеклой пустыни этот уголок живой природы и буйства красок казался бы райским, если бы не огромное количество сероводорода в воде, отчего весь оазис буквально пропитался запахом тухлых яиц.
— Ну и вонь! — поморщился Будищев, спешиваясь.
— Я-я, натюрлих, — поддержал его курляндец, любивший при случае пожаловаться на походные тяготы. — Ужасный запах… и жара… и страна!
— Люди, бывавшие здесь прежде, — жизнерадостно возразил Студитский, — говорили мне, что после недолгого пребывания к этому воздуху привыкаешь, и он уже не кажется таким зловонным!
— Надеюсь, вы не собираетесь здесь надолго задерживаться?
— Разумеется, нет, барон. Мы покинем это благословенное место, как только удастся провести вскрытие.
— Тогда не будем терять времени, — решительно заявил Дмитрий. — Для обороны эти места еще хуже, чем для отдыха. Хотя если поставить часовых на вон той возвышенности…
— Косподин кондуктор! — поспешил прервать его немец, ревниво относящийся к вопросам командования. — Вы есть — моряк и не знаете сухопутной службы, а потому…
— Да где уж мне, сиволапому, — ухмыльнулся в усы Будищев и помахал уряднику, дескать, делай, как знаешь.
Как только их маленький отряд добрался до места, доктор с двумя казаками отправился к могиле убитого курьера, а остальные отпустили лошадей в поводу, чтобы те могли немного попастись. Вооружившись лопатами, таманцы споро взялись за дело и скоро выкопали из земли своего павшего товарища. Лес в этих местах настолько редок, что никому и в голову не приходит хоронить покойников в гробах. Поэтому при погребении бедняги ограничились тем, что завернули его тело в большой мешок из грубой материи. Разрезав холстину, доктор тут же приступил к осмотру тела, а остальные, зажав носы, спешно отошли в сторону.
— Чего же не обрядили покойника? — мрачно спросил наблюдавший за этими манипуляциями Шматов.
— Во что? — пожал плечами Будищев. — Текинцы сам, небось, знаешь, раздевают убитых донага. А у солдат лишних вещей нет.
— Худо, наверное, эдак в земле лежать, — поежился Федор. — Еще раздавит…
— Вообще без разницы, — усмехнулся кондуктор. — Помнишь, сколько наших в Болгарии полегло? Там в гробах разве что господ офицеров хоронили, да и то не всех.
— Это верно.
Студитский тем временем закончил осмотр и, воспользовавшись ланцетом и длинными щипцами, извлек из тела покойного пулю. Очевидно, придя к какому-то определенному выводу, он спрятал ее в платок и сделал казакам знак, дескать, можно закапывать.