— Связать! — приказал переодетый моряком Пилумн. — Где ключи?
Ключи оказались у старшего стражника.
— Четыре человека останутся здесь, остальные — за мной! Если что — шумните…
Пилумн стремительно шагал по подземелью, считая повороты. За решётками он видел призрачные тени, мало напоминающие людей — измождённые, в истлевших одеждах, с безумными глазами. Они молча смотрели на Пилумна и его товарищей, и в их взглядах было что-то такое, от чего даже ожесточившееся из-за невзгод и лишений сердце бывшего легионера дрогнуло и больно сжалось.
«Превеликие боги! — бормотал он, чувствуя, как волна ненависти вдруг ударила ему в голову. — Зачем вы так несправедливо поступили с людьми, разделив их на господ и рабов? На нищих и богатых? На тех, кто строит темницы, и на тех, для кого они предназначены? Будь трижды проклят тот, кто впервые заковал своего ближнего в кандалы…»
— Эй, Пилумн! — радостный голос Таруласа вернул отставного легионера к действительности.
— Рутилий, брат! Погоди, я сейчас… — не дожидаясь, пока подберут ключи, Пилумн оторвал замок и открыл камеру.
Тарулас и Пилумн обнялись; отставной легионер даже прослезился.
— Уходим, быстрее! — наконец опомнился Пилумн. — Ты можешь идти? — спросил он гопломаха.
— Да… — Тарулас исхудал, но на ногах держался твёрдо. — Пилумн, нужно освободить и остальных.
— Некогда, брат, некогда! Скоро сменяется стража, нужно успеть.
— Время есть… Выпустим их отсюда, Пилумн.
— Рутилий, я тебя понимаю. Но нас могут прихлопнуть здесь, как в мышеловке. Идём! — он потянул за собой упирающегося друга.
Неизвестно, чем бы закончился их спор, но тут в эргастуле раздался свист — сигнал тревоги.
— Бегом! — вскричал Пилумн, и они поторопились к выходу.
Возле калитки было шумно — со стороны улицы слышалась ругань и звон оружия.
— Открывайте, бараны! Вы что, уснули? Или пьянствуете? Ах, скоты… Ну, погодите…
На ворота обрушился град ударов, сопровождаемый отборной руганью.
— Будем пробиваться… — шепнул Пилумн своим товарищам. — Держи… — он вручил гопломаху меч одного из стражников.
Калитка распахнулась, и в дворик ввалились возбуждённые, галдящие гоплиты; их было около десятка — ночная стража во главе с лохагом.
— Барра! — взревел Пилумн и налетел на них словно смерч.
Неожиданность и непревзойдённое искусство фехтования, которым отличались Пилумн и Тарулас, сделали своё дело быстро — ошеломлённые гоплиты, роняя оружие, бросились врассыпную, спасая жизни. А бывший узник царского эргастула и его освободители бесшумно растворились в ночи, будто призрачные видения кошмарного сна.
ГЛАВА 9
Вороной жеребец косил на Митридата огненно-фиолетовым глазом, фыркал, бил копытами, вставал на дыбы. Два дюжих конюха с трудом удерживали красавца с белой отметиной на лбу. Шерсть жеребца лоснилась, будто его натёрли оливковым маслом, мышцы волнами перекатывались под упругой кожей, вызывая восхищение своей трепетной игрой.
— Этот? — спросил Митридат у царского конюшего, перса с ярко-рыжими волосами, который смиренно стоял рядом с ним, ожидая приказаний.
— Да, господин, — льстиво улыбнулся перс, кланяясь. — Подарок тебе от царицы Лаодики, пусть хранит её великая Ма.
— Он уже ходил под седлом?
— Торговец, доставивший его из Парфии[146] в Понт, сказал, что жеребца объезжал лучший конюший парфянского царя Митридата II.
— Хорошо, — коротко бросил Митридат, потуже затягивая пояс туники. — Мне этот конь нравится. Хочу попробовать, как он в ходу. Помоги.
Конюший придержал стремя, и Митридат одним махом очутился в седле. Жеребец всхрапнул, злобно заржал и попытался укусить царевича за ногу. Митридат рванул поводья и приказал:
— Отпускайте!
Конюхи отскочили в стороны, будто их огрели плетью со свинцовым наконечником.
— Пошёл! — вскричал царевич, отпуская поводья.
Почувствовав свободу, жеребец закружил на месте, взрыхляя копытами влажный песок вперемешку с опилками. Затем встал на дыбы и едва не опрокинулся на спину, но Митридат вовремя упал ему на шею. Жеребец взбрыкнул несколько раз, пытаясь сбросить всадника, но Митридат сидел в седле, как влитой. Тогда конь, закусив удила, помчал галопом с такой скоростью, что со стороны казалось, будто он вовсе не касается земли, а летит стремительно, словно коршун на добычу. Какой-то миг — и под копыта жеребца, вместо ухоженной дорожки гипподрома, легла каменистая твердь, где падение на полном скаку грозило неминуемой гибелью, или, в лучшем случае, тяжёлым увечьем.
146
Парфия — рабовладельческое государство, в состав которого входили Иран, северо-западная Индия и др.