Полковые часы пробили половину двенадцатого, когда капрал Костя и Митря отправились спать в кузницу четвертой батареи. Все было покрыто пушистым первым снегом, который слабо светился в безлунную ночь. Не слышно было ничьих шагов. Вдалеке, по углам внешней ограды, сонными голосами перекликались часовые. Сообщали друг другу, что на их постах все в порядке.
— Смена караула — самое счастливое время на земле, — пробормотал капрал.
Митря вздохнул:
— Уж никто не вернет мне тех лет, когда я недосыпал…
В полной темноте они шли к кузнице. Вошли в каморку позади горна. Каморка была теплая, хотя и тесноватая, с маленьким окошечком, закрытым ставнями. Капрал зажег сальную свечку, стоявшую на трехногой табуретке. На полу лежали соломенные тюфяки, покрытые шерстяными попонами.
Они зажгли цигарки и некоторое время лежали, покуривая.
— Ну, слышал его? — спросил Костя Флоря. — Как тебе нравится фельдфебель?
Митря засмеялся:
— Мне нравится, как он ругается.
— Батарея — его вотчина, — серьезно заговорил Костя Флоря. — Он отхватывает от каждой порции хлеба и от каждого куска мяса, от овса для лошадей и от солдатского сахара.
— И никто его не накроет?
— А кто станет накрывать? Начальство ведь тоже своего не упустит. Капиталистическая система.
— Как ты сказал?
— Сказал-то я правильно, только ты не знаешь, что это такое… — улыбнулся капрал.
Митря опустил голову.
— Вот у вас, в Малу Сурпат, кто-нибудь отстаивает правду всех угнетенных и обездоленных?
— Там правда бедняков перед властями давно померла и похоронена, — прошептал Митря.
— И у вас, Митря, та же система, о которой я тебе говорил.
— Это, значит, такая система: волк съел — овцы виноваты, господин капрал.
— По твоим словам, Митря, вижу, понимаешь ты, что к чему, как всякий, кому довелось натерпеться.
— Да, господин капрал, многое я вынес, а другие еще побольше моего, да молчат и терпят. А мне порой приходит в голову, что лучше уж умереть такой жалкой пичуге, как я.
— Ну-ну. Тебе учиться надо. Тогда ты начнешь еще больше понимать.
— Может, передо мной и ворота открылись бы…
Кузнец недоуменно посмотрел на него. Он ведь не знал ничего о сне, который видел Митря.
— Так вот, Митря, я думаю купить тебе книгу и грифельную доску. На пятой батарее есть один грамотный из наших людей. Он тебе покажет…
— Ужели правда? — вздрогнул Кокор.
— Правда, только ты никому ничего не говори. Позанимается он с тобой один день часок, другой день еще часок, поговорит с тобой о том о сем…
Кокор вздохнул.
— Есть на свете люди, друг Митря, которые борются за бедняцкую правду, за то, чтобы открыть глаза темному люду… — ровным голосом продолжал рассказывать кузнец.
Митря слушал его, ощущая в сердце радость, но все еще не решаясь дать ей волю.
— Трудно поверить в этакое.
Кузнец спросил с лаской и улыбкой:
— Слышал ты, дружище Митря, про революцию у русских?
Митря встрепенулся. Да, он слышал.
— Слышать-то слышал, а ведь не знаешь, что там было. Там поднялись угнетенные и свергли царя, отняли власть у капиталистов и установили власть рабочего класса. Вот обо всем этом ты и узнаешь от учителя. Теперь — спать! Третья смена прошла.
Митря лег на солому и завернулся в попону. Капрал потушил сальную свечу. Немного погодя Костя Флоря спросил:
— Эй, Кокор, ты что не спишь, все вздыхаешь?
— Я в другой раз скажу, господин капрал. Радостно мне, господин капрал.
— Зови меня по имени. Теперь мы друзья.
— Да.
— Ну назови по имени.
— Да, Флоря.
— Вот так.
Митрю наполняло чувство глубокой радости. Кузнец заснул. Взволнованный Кокор не спал. Ему грезилось, что он стоит перед воротами. Потом ему стало представляться все, что он пережил перед отъездом из родного села.
Вот он предстал перед помещиком, чтобы поблагодарить по обычаю «за хлеб, за соль».
— Иди с богом, — пробурчал угрюмо Кристя Трехносый.
— Я, барин, хотел бы получить расчет.
— Какой такой расчет? Вот подожди, придет твой брат, с ним и поговорю. Я все записал, что тебе выдавалось. Насколько знаю, еще ты должником остаешься.
— До конца жизни? — вспыхнул Митря.
— Нет, — вытаращил на него глаза Кристя. — Попридержи-ка лучше язык там, куда идешь, не то отправят тебя к черту на рога. Счастье твое, что у меня сердце доброе!
Митря отвел в сторону горящий взгляд.