— Кто ты? — повторил я, но ответа не последовало.
Неожиданно, я почувствовал удар сзади, смачный пендаль, который пришелся в самое мягкое место. Ошейник выпал из рук и полетел в пропасть. Я подпрыгнул на месте и обернулся.
— Ах ты гаденыш! — вопил Власов, размахивая руками. — Вот кто всякую дрянь в воду бросает!
Ощетинившись, я схватил книгу, чтобы та не упала в колодец. Злобное лицо деда вмиг сменилось на жалостливое. Он отошел от меня на несколько шагов, оступился и упал навзничь.
— Прости меня, Митя, дурака старого, я не хотел. Не знаю, что на меня нашло, — взмолился он и, задыхаясь, начал хрипеть.
Я оторопел, не зная что делать, протянул ему руку. Он схватился за горло и закатил глаза, словно у него был приступ. Теперь я понял, что это за книга. Я положил ее на землю, и старик затих.
— Нечистая! — завопил он через секунду и на карачках пополз в сторону своей калитки.
Гера сказал, что книга не действует на простых смертных, значит, я и вправду был не из простых.
Мой путь пролегал через две улицы. Пересекая Школьную, я оглянулся. Меня не покидало ощущение, что за мной кто-то наблюдает, даже слышался шорох шагов, который затихал на мгновение позже моих. Тени деревьев, будто тянули свои пальцы к моим ногам, и я старался обходить их, шагая прямо по дороге, которую освещала полная луна. Поравнявшись со старой заброшенной школой, я уже более четко слышал чавканье чьих-то сапогов, будто нагоняющих меня. Я остановился, прижимая книгу к груди, как вдруг, огромная мазолистая ладонь закрыла мои рот и глаза. Вторая рука подхватила меня за бока и понесла куда-то вперед. Мои ноги не касались земли, и я болтал ими в разные стороны. Книга выпала из рук, но я не услышал, как она плюхнулась на землю. Рука, закрывавшая мое лицо, была грубой и вонючей. Чавканье сапогов сменилось на гулкий топот, похожий на шаги по дощатому полу. Я устал сопротивляться и просто повис в воздухе, услышал бряканье ключей, а после скрип открывающейся двери. Она захлопнулась. Объятия ослабли. Передо мной стоял Герман. В руках у него была книга.
— Я разве не говорил тебе, чтобы ты книгу мне снес? — грубо и отрешенно произнес он.
Я огляделся вокруг и узнал это место — мы стояли в каморке старой заброшенной школы.
— Но… Грей, — медленно произнес я.
— А что мне твой пес? Мне самому осталось годок-другой, а что дальше? В могиле мерзнуть?
— Я думал, мы с тобой друзья! — всхлипывая, выдавил я из себя.
Герман жадно прижимал к себе книгу, поглаживая ее гладкую кожу.
— Друзья, конечно, Митюнь, — захохотал он, и резко умолк, сменив белоснежную улыбку на ехидный оскал.
Кожа на его лице разглаживалась и светлела. Морщины под впалыми черными глазами в мгновение исчезали. Сутулая спина распрямлялась, а волосы, потеряв свою седину, сливались с ночной тьмой. Он превратился в здорового мужика, и только прищур его левого глаза напоминал мне о бывшем Шлеп-ноге.
Мое сердце вновь разрывала тоска — я за один день два раза похоронил Германа, моего неунывающего друга, который, как мне казалось, всегда готов был подставить мне плечо, но он выбрал молодость. Может быть я не до конца понимал значение смерти, но никогда бы так не сделал.
Внезапно за стеной раздался треск, похожий на звук ломающегося дерева. По полу прокатилась волна, местами вздыбливая доски. Стены задрожали. Разрастался гул, который, казалось, шел откуда-то из-под земли. Герман посмотрел в окно и с ужасом закричал:
— Узнала!
Я отскочил и прижался к стене.
— Узнала, старая! — вопил он.
Удар снаружи повторился, и со стен градом посыпалась штукатурка. Я присел на корточки и зажал рот руками.
— Ну давай, появись же! У меня для тебя кое-что есть! — драл горло он в открытое окно.
И оно появилось.
В окне показалась свирепая обезображенная голова борова. Его визг парализовывал слух, брызги слюней из пасти разлетались в разные стороны. Верхом на борове сидела старуха. Ее черный балахон под порывами ветра в зловещем танце развивался у нее за спиной. Ее глаза, подобно двум изумрудам, блестели зеленым светом, а куриный загнутый в сторону клюв раскрывался изрыгая страшные вопли.
— Она не твоя-я-я… — пронзил комнату дьявольский голос.
Молодой Герман, с криком «Бежим!», схватил меня за руку и толкнул плечом дверь, которая тут же разлетелась в щепки. Во весь опор мы мчались по коридору, не смотря под ноги.
— Бабка не может зайти в школу, — крикнул Герман. — Это место ей не подвластно!
— Почему? — задыхаясь воскликнул я.
— Это дом Марии.
— Какой Марии?
— Ведуновой.
Я вспомнил историю Селиванихи про девочку, гроб которой стоял в этой школе.