— Ну, теперь запрягай! — скомандовал Потапыч, когда молитва кончилась. Мигом к лошади бросились несколько добровольцев из толпы, подкатили телегу, запрягли лошадь и вывели ее на дорогу.
— Садись! — командовал Потапыч. — Старик, садись! Эй, вы, кто еще там? Еще, еще садись! Ну, будя... трогай!..
На телегу вместе с Жилиными и Потапычем ввалилось еще человек восемь, и вся эта орава с гиканьем, свистом, галденьем понеслась во весь опор вдоль ярмарки. Публика, оставшаяся на месте, с интересом следила за этим ристанием и оживленно обменивалась впечатлениями.
— Ловко бежит!.. Ничего, ногами здорово подкидывает! Чего там... лошадь добрая! Потапыча небось не обманешь; первый барышник...
— Нет, паря, ловко он! — воскликнул кто-то восхищенным голосом. — Как он его остолпил сразу... мужик-то обалдел совсем!
— Он это умеет! Чай, он видит, что к чему сообразно... Он, брат...
И все стали восхищаться Потапычем, не обращая внимания на хозяина лошади, который уныло стоял в стороне и, по-видимому, никак не мог еще прийти в себя. И только смутное сознание, что он «здорово продешевил», грызло и сосало его сердце.
Тем временем нагруженная телега с треском и грохотом подкатила к месту действия. Бедная лошадь тяжело дышала и была вся в мыле, но у седоков и особенно у Ивана и Кирюхи лица были довольные и сияющие. Лошадь оказалась хоть куда, и теперь оставалось только получить ее из полы в полу с прибавкой копейки «на поводок», расплатиться и идти в трактир пить магарычи.
Счастливый Иван дрожащими руками отсчитывал засаленные бумажки, а хозяин лошади, несколько утешенный видом денег, стоял около него и считал вслух: «пятишна... трешна... бумажка!..1 Еще бумажка... две бумажки»... Иногда оба они сбивались со счету, растерянно глядели друг на друга, беззвучно шевеля губами и сопя, потом сближались еще теснее над кучкой бумажек и снова принимались считать. Один боялся «передать», а другой — недополучить... Потапыч стоял в стороне, дожидаясь своего целкового «за хлопоты», и величественно разговаривал с каким-то мужичонком, который всячески около него лебезил и заискивал.
Наконец кое-как разочлись, еще раз помолились, пожали руки и поздравили друг друга, один — с покупкой, другой — с продажей. Кирюха повел лошадь на постоялый двор, а Иван, Потапыч и бывший хозяин лошади отправились в трактир спрыскивать покупку. Воспользовавшись этим случаем, Митрий выпросил у отца обещанный на картуз полтинник и пошел на ярмарку.
Он скоро нашел торговца книжками и картинами и, остановившись около него, принялся рассматривать его разноцветный товар. Но ни книжки, ни картинки ему не нравились; на картинах были изображены то голубые, зеленые, оранжевые черти, являющиеся за душой грешника (один из них, особенно представительный, был нарисован даже с огромными красными пуговицами на голом животе и с портфелем под мышкой, — ни дать ни взять становой пристав, собирающий недоимки!), то разные разодетые барыни, целующиеся с франтами в розовых галстуках и во фраках, то как «Ванька Таньку полюбил», то «Вечор поздно из лесочку я коров домой гнала»... и все в этом роде, а книжки и вовсе никуда не годились. На первом плане, конечно, был «Милорд Аглицкий»; потом «Спящая Красавица»... «Разбойник Чуркин»... «Мартын Задека, или 100 000 снов»... «Секретные наставления холостому»... и, наконец, неизбежный оракул, или так называемый «Соломон», с круглой и какой-то глупо-безмятежной рожей на первой странице. Митрий уже слышал от учителя, что эти книжки — дрянные, что от них у мужика в голове только муть заводится, и с разочарованием в душе глядел на их пестрые, заманчивые обложки с яркими картинками и виньетками, скрывавшими грязно-серую бумагу и бессмысленное содержание. «Ишь, дрянь какую вывалил!—думал он, читая заглавия: «Хороша Маша, да не наша, или черт в бутылке». Черт, черт!.. Уж будто, коли мужик, так ему только черта и нужно. И на картинках черти, и в книжках черти... а вон учитель-то говорит, что чертей вовсе нет, что это суеверие... Кто их знает, не то правда, не то нет... а вот пишут же, рисуют! И кто их видел? А вона какой нарисован!»
К книжкам изредка подходили мужики, мещане, разглядывали картинки, обменивались замечаниями, хохотали над чертями и вслух читали заглавия. «Черт в бутылке» произвел впечатление и был куплен каким-то испитым малым в поддевке, с серьгой в ухе; бойко шли «Соломоны», соблазнявшие горничных и мещанских девиц; «Чуркин» тоже привлекал внимание. Но мужики относились к книжкам больше платонически, прочитывали название, любовались обложкой и, спросив о цене, отходили прочь. Хотел было уходить и Митрий, но вдруг увидел лежавшую в стороне истрепанную, засаленную, запятнанную чернилами книжку с заглавием «Учебник русской истории» и остановился. «Эх, вот это так занятная, должно!» — подумал он и спросил, сколько она стоит.