Около полден Жилины выехали из города домой. Отец был опять выпивши, Кирилл тоже, по-видимому, «с мухой», и оба они всю дорогу распевали самые развеселые песни. Новая лошадь шла в пристяжке, впрочем, не обнаруживая особенной прыти, а Митрий сидел на грядке, правил и беспрестанно ощупывал пазуху, где у него были запрятаны покупки. Домой приехали поздно, и отец сейчас же завалился спать, но Митрий улучил-таки минуту, побежал на гумно и прочел несколько страниц из новой книжки. Книжка оказалась чудесная...
Утром отец проснулся с головной болью, но в духе, и сейчас же пошли расспросы, рассказы, воспоминания, главным действующим лицом которых была, конечно, лошадь. Впрочем, Потапыч тоже играл в них не последнюю роль, и рассказ о нем особенно произвел сильное впечатление на Анисью, жену Кирюхи, бабу вообще экспансивную и склонную ко всему необыкновенному. Когда предмет был исчерпан, пошли всей семьей смотреть лошадь, которую тут же и нарекли Васькой. Васька всем понравился, его ласкали, гладили, ему не в очередь подсыпали овсеца, а Анисья выразила искреннее желание, чтобы Васька пришелся по вкусу «хозяину», т.е. домовому... К этому желанию присоединились все и вернулись в избу довольные и счастливые. Вопрос о Ваське тоже был на время покончен... и вот тут-то Иван и вспомнил о злосчастном картузе.
— Да... Митюха! Ну-ка покажи, какой картуз-то ты купил!
Митрий весь загорелся и мысленно пожелал себе провалиться сквозь землю.
— Не... Нету его... картуза-то! Я того... у меня и этот еще хорош...
— А... ну ладно! Дело твое, — равнодушно сказал отец. — Так давай полтинник-то сюда.
Митрий, весь пылая, стал рыться в карманах. Рылся долго, старательно, выворачивая все карманы, и наконец торжественно выложил на стол три копейки.
— Это что же такое? — с удивлением спросил Иван, глядя на медяк.
Митюха молчал. В избе все притихли, все глаза были обращены на Митрия.
— Куда ж ты полтинник-то дел, а? Слышь, что ль? — уже грозно заговорил отец.
Митрий вздохнул, и, растерянно улыбаясь, вытащил из кармана свою покупку.
— Вот я... книжку себе... — начал он.
Иван поглядел на книжку, встал и молча вцепился Сыну в волосы. Но волосы — это бы еще ничего; это бы Митрий, пожалуй, стерпел; обиднее всего было то, что Иван, оттрепав сына, взял книжку и тут же бросил ее в топившуюся печь. Этого Митрий не вынес. Он разрыдался и в первый раз в жизни нагрубил отцу, попрекнув его тем, что он вчера пропил в трактире гораздо больше полтинника.
V
Между отцом и сыном установились холодные отношения. Иван донимал Митрия разными жалостными словами вроде того, например, что вот-де нынче как, — отцы стали пьяницы и дураки, а дети — умники, и т. д., а Митрий в свою очередь дулся и молчал, сторонясь от всех и не входя в семейные интересы. Это временное отчуждение его от семьи привело к тому, что он стал больше наблюдать и присматриваться, и то, чего прежде он не замечал, теперь стало бросаться ему в глаза и заставляло его задумываться. Митрий вдруг как-то понял, что Кирюха и его жена — глупы и невежественны, что отец часто бывает несправедлив и никто ему не смеет противоречить и что вообще все идет как-то нелепо, совсем не так, как бы следовало по-настоящему. Вот, например, замужние сестры; до замужества они были веселыми, бойкими и горластыми девками, а теперь стали желтыми, худыми и, приходя к ним в гости, постоянно чего-то шушукаются с матерью, жалуются и хнычут. Значит, им плохо жить замужем, а между тем никто не обращает внимания на это, Кирюха только хохочет, отец постоянно занят хозяйством, мать тоже какая-то равнодушная, все молчит, так что ее и не слышно никогда, и либо прядет, либо постукивает себе бердами. Пряжа и холсты были ее страстью, и хотя у нее все укладки ломились от них, она неустанно продолжала прясть и ткать, так что даже соседки удивлялись и говорили между собою: «И господи боже мой, и куда это она все готовит? И на что это ей? Диви бы, дочери — невесты были, а то ведь нет... а она все ткет, все ткет...» И предоставленный своим мыслям Митюха, слыша это беспрерывное жужжание прялки, мелочную кропотню отца, грубые шутки Кирилла и бессмысленный хохот его жены, начинал чувствовать тоску и глухое недовольство...