— У-у... черт рыжий!.. — не вытерпел Митрий, выругался и поддал Ваське кулаком под губы.
Васька сердито захрапел, замотал головой и, улучив минуту, впился зубами Чалому в ухо. Чалый только закряхтел и, просовывая морду в оброть, кротко взглянул на Митрия, как бы говоря: «Что, брат, скверно нам с тобой, а?»
— Уж чего и говорить, Чалый, плохо, брат, обижают нас с тобой, — отвечал Митрий на немой вопрос четвероногого друга.
Напоив лошадей и поставив их на место, Митрий пошел в избу. В избе было душно, мухи тучей носились над столом и назойливо жужжали; по полу бродила наседка с пушистыми желтыми цыплятами, похожими на живые яйца. В углу за станом, постукивая бердами, сидела мать Митрия, Николавна, молчаливая, сосредоточенная женщина, еще не старая на вид, а у печи жена Митрия, Домна, ставила хлебы.
Митрий сел на лавку и стал глядеть на жену. Она была молода и недурна собой, но в настоящую минуту казалась и старой, и некрасивой, потому что была не в духе и, кроме того, грязно и неряшливо одета. Отрепанная синяя юбка была высоко подтыкана, и из-под нее выглядывали толстые ноги в грязных онучах, безобразно обмотанных суконными покромками, веревочные бродни, облепленные комками навоза, были сбиты набок, платок на голове съехал на затылок и из-под него во все стороны торчали спутанные, пыльные волосы, от пота слипшиеся в безобразные косицы. Голые руки ее до локтей были вымазаны сажей; но Домна, нисколько не смущаясь этим обстоятельством, брала из мешка муку и сыпала ее в квашню, а иногда вынимала веселку из теста и обчищала ее пальцами.
Митрий заметил все это, и ему стало неприятно. «Хоть бы руки-то вымыла!» — подумал он и снова брезгливым взглядом окинул жену. «Чистая волоха... небось и волосы-то не чешет никогда. Ведь бывают же аккуратные... а эта вот нет... Ишь ты, ишь ты, что делает!..»
Домна в эту минуту поскоблила у себя в голове, потом поплевала на руки, вытерла их об юбку и, как ни в чем не бывало, полезла опять в мешок с мукой.
— Тьфу! — не вытерпел Митрий и даже глаза зажмурил.
Домна обернулась и поглядела на мужа. Лицо ее имело недовольный, надутый вид.
— Чего ты плюдаешь? — сварливым голосом закричала она. — Ну, чего плюдаешь, а?
— Да смотреть на тебя противно, вот что. Ставишь ты хлебы, берешь муку, а руки не вымыла. Ты погляди-кось, а?
— Вот тебе еще чего? — возопила уязвленная до глубины души Домна. — Чего ты суешься куда тебя не просят? Какой хозяин выискался! Матушка ничего не говорит, а он на-ка... плюдает!
— Да чего ты орешь-то? Чего ты лаешься? — озадаченный этим бурным натиском возразил Митрий. — Слова уж нельзя сказать, сейчас лаяться начнет, и что это за баба!
— Я не лаюсь, это собака лает! А ты еще, слава богу, не хозяин, плюдаться-то... Зачитался, знать... ум за разум зашел! Читатель... тоже!..
— А тебе что? Ты свое дело знай... умывалась бы лучше, а то сажей заросла... словно чумичка...
— Будешь чумичка с эдаким дьяволом! — отпарировала Домна, подступая к мужу и размахивая веселкой. — Ты об жене-то обдумал? Платчишка ситцевого, какой ни на есть, не купил жене-то... все на книжки да на книжки!.. Мало тебя батюшка-то учил? А туда же — «умойся!». Из чего мне аблимант-то наводить! Я книжки небось не читаю, целый день в работе, как лошадь, жировать неколи, наряжаться не во что...
— Не ври, не ври... — перебил Митрий расходившуюся супругу. — Люди в работе живут, да чистоту соблюдают. Вон учителева жена, сама и корову доит, и белье стирает, и с курами, и с свиньями, а погляди-ка на нее — чистота! А ты... тьфу! Глядеть тошно.
Эти последние слова задели Домну за самое живое место; бабье самолюбие не могло вынести сравнения с другой женщиной, и Домна чуть не захлебнулась от ярости.
— А, вон что! Учительша хороша? — закричала она, не помня себя. — Жена-то, знать, потому плоха и стада? Может, ты не за книжками туда и ходишь? Уж не завел ли себе какую-нибудь?..
И Домна разразилась грубой бранью, честя на чем свет стоит и мужа, и воображаемую соперницу. Свекровь, не вмешиваясь в перебранку, продолжала невозмутимо постукивать бердами; сконфуженный Митрий посмотрел было на нее, как бы ища поддержки, но встретив ее холодный и равнодушный взгляд, махнул рукой и поспешно вышел из избы.
«И зачем я с ней связывался? — думал он, мучимый угрызениями совести. — Сколько разов обещался не связываться, — неймется! Экая дура баба... ну, дура! Да и я-то дурак. Все равно, говори не говори с ней, — ничего она не понимает. Чистая колода! Ну и выходит одна ругань — больше ничего. Эх, ты, господи!»
Он остановился посреди двора, в раздумье поглядел на кучи навоза под сараем, на покосившиеся навесы, на гнилую солому во всех углах; поглядел на себя, па свои стоптанные рваные сапоги, грязную рубаху, корявые расцарапанные руки, потом вспомнил про Андрия, панну... почему-то про учителя и его жену... про свою жену, Домну... и ему стало нестерпимо скучно...