Он сделал себе новый крючок и стал усиленно затягиваться, мрачно глядя на голубые столбы дыма, поднимавшиеся кверху и таявшие в воздухе.
— А я, брат, тоже! — уныло проговорил Митрий.—* Жена опять... Ведь эдакая злыдня! Одно только слово и сказал ей, а она и почала, и почала... И не рад был... Уж, кажется, и то молчу, как зарезанный, а им все неймется. Силов никаких нету!
— Но уж с женой-то я бы не посмотрел! — угрюмо говорил Семен.
— А как же?
— Изволочил бы, да и все. Живо бы у меня усмирилась.
— Нну... — нерешительно проговорил Митрий. — Изволочил бы!.. Чего с ней взять? Баба...
— А баба, так и молчи!.. Эх, Митька! — с сердцем воскликнул Семен. — Розя ты, погляжу! Как барана тебя женили, да и баба еще помыкает! Терпеть не люблю тебя за это дело!
— Розя? Ты говоришь, — розя? Нет, постой!.. — горячо заговорил Митрий и остановился, как всегда затрудняясь сразу высказать волновавшие его мысли. Он и сам удивлялся не раз, отчего это в голове у него все так хорошо и складно выходит, а как начнет говорить или писать — черт знает что получается, даже совестно. Семен смотрел на него сердито и насмешливо.
— Розя и есть! — повторил он. — С бабой не справится, какой же ты есть мужик!..
— Нет, погоди, погоди! — продолжал Митрий, мучительно волнуясь и напрягаясь, чтобы поймать ускользнувшую мысль. — Как так розя? Это значит, по-твоему, чуть что, кулаком? А ежели я не хочу? Моих правил на это нету! Человек — дурак, понимать не может, а я его вдруг кулаком за это — рраз!.. Хорошо, по-твоему, это, а?
— Хорошо, не хорошо, а не приставай.
— Постой, постой, Сеня! Изволочить — что! Изволочить недолго и очень даже просто можно. А толку-то что? Ну, я тресну ее.., ну что же? Прибавится у ней ума, что ли, от этого, а? Как по-твоему?
— А шут ее знает! Я почем знаю.
— То-то и оно-то!.. Нет, брат... Вон тебя отец пороть хочет, ты что же после этого будешь? Усмиришься, ай нет?
Семен молчал, А Митюха, в порыве внезапного вдохновения и поймав наконец нужную ему мысль, продолжал:
— Эх, Сеня!.. Ведь живем-то мы как, аль ты не знаешь? Темно у нас... бедно.., податься некуда... Чего мы знаем? Чего мы видали? Зарылись в навозе, да и сидим, и дохнуть некогда. За что же ты их бить-то будешь? Ты вот погляди, вот речка, скажем, бежит... Так ведь в ней одна капля, может, в тыщу разов больше нашего перевидала, а у нас все одно да одно... И тыщу лет было одно, и еще, может, тыщу лет будет то же самое. А капля-то все бежит да бежит... и до моря она добежит, а мы все будем в своем навозе сидеть. Одуреешь ведь, Сеня, а? И будешь ты и драться, и ругаться, и водку пить от тоски, и черту какому-нибудь лысому кланяться, а я тебя за это приду да в морду кулаком... Так, что ль? Поставил синяк и прав?
Семен опять ничего не отвечал. Митюха его пронял; каждое слово товарища било его по сердцу словно молотком, и, уткнувшись лицом в землю, Семен чувствовал, как от сердца и до самого горла подымается у него что-то горячее и жжет и душит. А Митюха, уставившись покрасневшими неподвижными глазами в пространство, продолжал дрожащим от волнения голосом:
— Это я тебе про мужиков все сказывал... а бабы-то? Им еще тошнее нашего. Мужик все-таки и туда, и сюда, и в волость ходит, и в кабак, и на заработки он... а баба бесперечь дома. Что ей? Откуда ума-то набраться? Погляди-ка... Корыта, да горшки, да квашня... да мужик свой же придет пьяный, аль так, со зла, двинет кулачищем... где ни попадя, словно лошадь она. Редко Кто не бьется-то... а то все. На что Филипп вон, — добер, добер, а тоже видал я, как он свою за косы волочил. Ну-кась, что, хорошо бабе-то это? Аль хошь бы и твою мать взять, — отчего она такая? Много ль ей годов-то, а у ней и голова трясется, и согнулась вся... вот оно, бабье-то житье! «Доля ты, долюшка русская, женская, вряд ли труднее сыскать»! — продекламировал он вдруг и, сам растревоженный собственными словами и пришедшими на память стихами Некрасова, замолчал.
Кругом было все так же тихо, и темнеющее небо так же торжественно думало свою важную думу. Солнце давно село; заря догорела и потухла. Речка невнятно что-то шептала и потихоньку бежала вперед, а приятели все сидели под ракитой, охваченные тоской, и глядели, как струйка за струйкой пробиралась сквозь вонючую плесень и уходила все дальше и дальше, торопясь покинуть родные берега.
Вдруг Семен поднялся и изо всех сил ударил кулаком по раките. Ракита встрепенулась и застонала; Митрий вздрогнул и с испугом посмотрел на друга.
— Нет, будет! — вымолвил Семен. — Уйду я!
— Куда уйдешь-то? — спросил Митрий.
— Куда глаза глядят. Аль места нету? Только бы мне пачпорт выправить.