— Вот что, братцы... купить бы нам, что ли, чего... закусить? А?
— Купить-то купить, да купила, брат, нету! — спокойно отвечал ему первый мужик. — Вот что, друг ты мой любезный!
— У меня есть... — сказал Митрий и торопливо стал выворачивать из кармана кисет, где у него вместе с махоркой лежали все его капиталы.
Вот три пятака да семишник... да копейка еще...
Пока Митрий высыпал деньги на ладонь вместе с табаком, пересчитывал их, молчаливый мужик жадно следил за ним загоревшимися глазами, а его спутник конфузливо отвернулся в сторону, точно дело совсем его не касалось, — только глаза его часто-часто моргали.
— Восемнадцать копеек! — сказал молчаливый мужик, когда Митрий кончил считать, и весело захохотал. — Да ты, паря, богач! Эдак, выходит, не ты нас ограбишь-то, а мы тебя!..
— Ну,.будя болтать-то зря! — с неудовольствием сказал его товарищ.
Они пошли к базару. Теперь молчаливый мужик оживился и без умолку разговаривал; напротив, спутник его замолчал и все вздыхал да сморкался. Вот и базар. Но давешнего оживления уже не было, мужики с овощами разъехались, покупатели разошлись, только у бассейна еще сидели торговки и торговцы с огурцами, таранью, яйцами, мужики поили лошадей и переругивались, сборщик на храм гнусавым голосом просил у прохожих на построение храма. Полупьяная торговка с подбитым глазом и зловещей наружностью хриплым голосом пела песню:
Я мать свою зарезал, жену свою убил,
Сестрицу родную я в море утопил!..
— Пожалуйте на построение храма!.. — загнусил сборщик, подходя к ней.
— Нечего подать, нечего, иди, с богом! — отвечала торговка, прерывая пение.
— Да ты, матушка, хошь яичко!..
— Иди, иди, тебе говорят. Господь-батюшка яичка не кушает!
Митрий купил у лотка связку таранок и пучок зеленого луку, потом они зашли в лавку и взяли полкаравая полубелого хлеба и, усевшись в тени какого-то заборчика, принялись закусывать.
— Веришь, миляга, два дня не жрали! — шепотом сообщил молчаливый мужик Митрию, с ожесточением обдирая тарань и запихивая в рот огромный кусок ситного.
Он ел так, что глядеть было страшно. Товарищ его, напротив, все деликатничал и особенно старался о том, чтобы Митрий ел побольше.
Как раз насупротив того забора, где они сидели, был трактир, из открытых окон которого слышалось нескладное пьяное пение, не заглушаемое даже завыванием органа. В окна видны были красные лица мужиков, пивших чай, мелькали половые в грязных белых рубахах, с подносами и чайниками в руках. Вдруг дверь из трактира с шумом распахнулась, и на улицу вылетел оборванный господин, без шапки, с криком: «Разбой!» Сначала он растянулся на тротуаре, но сейчас же поднялся и, отчаянно ругаясь, стал ломиться в дверь. Его снова вытолкали.
— Караул! — кричал господин на всю улицу. — Убили! Благородного дворянина убили!
— Ишь ты, дворянин тоже! — с удивлением сказал Митрий.
— Что ж, милый человек, со всяким несчастье бывает! — вымолвил молчаливый мужик, доедая таранку. — Вчерась часы-то вытащил который, тоже дворянчик, говорят. Молоденький, а ишь до чего дошел! Нужда, брат, доведет...
На крики благородного дворянина собирался народ, послышались полицейские свистки, появились городовые. Дворянина усадили в пролетку и повезли, причем сидевший с ним рядом городовой по дороге усердно накладывал ему в шею, а другой городовой стал разгонять публику. Увидев сидевших под забором мужиков, он кстати набросился и на них.
— А вы чего здесь расселись? Ишь, нашли место! Пошли, пошли отсюдова, а то живо в участок отправлю.
Мужики поспешно собрали свои пожитки и отошли к бассейну.
— Чего это он осерчал? — спросил Митрий.
— Да так, нет ничего! Деньги-то за что ни на есть надо получать, вот он и старается.
Они напились у бассейна, помолились на Смоленский собор, и молчаливый мужик с чувством обратился к Митрию:
— Ну, дай бог тебе здоровья, паренек, за твое угощенье! Накормил ты нас досыта, теперича дня на два хватит опять. А без тебя плохо нам было, хошь Христа ради проси.
— Еще, может, и придется! — со вздохом сказал его товарищ.
— Ну, авось, бог даст, с его легкой руки нам теперича повезет. Пойдем на постоялый, потукаем еще.,, А ты с нами? — отнесся он к Митрию.
— Нет, уж я пойду, еще город посмотрю. Где еще-то памятник, вы сказывали?
— А во-вон, где красная башня. Там сейчас увидишь.
Они дружески распрощались и разошлись. Митрий скоро нашел и Кольцовский сквер и памятник Кольцову. Сердце его шибко забилось, когда он прочел надпись... «Родимый мой, Алексей Васильевич!» — подумал он, обходя кругом памятника и разглядывая бюст. Мраморное лицо поэта грустно смотрело на Митюху с высоты своего облупленного аляповатого пьедестала. В сквере было пустынно, жалкие, затянутые пылью деревья поблекли от жары, изредка по дорожкам поспешно проходили люди, озабоченные своими собственными делами, не обращая никакого внимания на памятник. И бедный мраморный поэт среди этого пыльного сквера, окруженного шумной суетой базара, казалось, чувствовал себя таким же одиноким, каким был и при жизни, и безмолвно тосковал...